Часть первая. Деревянный корабль

Отношение к тварному миру и к себе самому… Я должен, чтобы не ввести читателя в заблуждение, в этом месте расширить свой рассказ. Дело в том, что за последние полтора десятилетия функции жизни, ее изначальные основы проступили для меня отчетливее. Я стал хозяином хуторского хозяйства, занимался разведением лошадей; моим ближайшим окружением были не интеллектуалы, а батраки. В коровнике, в людской, на полях я ближе узнавал поддающуюся постижению жизнь. Я покончил со своими последними предрассудками. Я отваживался самостоятельно лечить больных животных. Впрыскивая гормоны, я добивался, чтобы у свиней, не имеющих молока для поросят, вымя делалось налитым; я научился определять качество племенных кобыл отчасти по их запаху. Я пытался влиять на урожайность зерновых с помощью катализаторов животного происхождения. И хотя все это осуществлялось только в начальной стадии, никогда не доводилось до конца, у меня все-таки сложилось впечатление, что каждое живое существо окружено аурой святости, связанной с его врожденными качествами; и что никакие жизненные проявления — даже отклоняющиеся от нормы, неестественные — нельзя считать порочными. Я теперь вижу, что эти мои новые знания (пусть кому-то они и кажутся неудобными или неприятными) направлены к одной цели — пока еще далекой от нас. Я верю в эту цель: в возможность расширения человеческой души.

Многие, вероятно, удивляются, что ужасы нашей эпохи и вполне определенная неопределенность будущего не побудили меня занять какую-то позицию по отношению к конкретике нынешнего времени. Это удивление может основываться только на моих драматических работах. В романе же «Перрудья», во второй части, подробно рассказывается о невидимых стенах, созданных с помощью газового оружия; реальность новых технических чудес как бы сама собой подразумевается. В «Реке без берегов» о мегаполисах современных государств говорится даже как о чем-то, уже отошедшем в прошлое. В этом последнем большом романе я применил принцип изображения, к которому стремился давно, но из-за недостатка знаний раньше не мог его реализовать: все действующие там персонажи представлены не как характеры (которые, поскольку соответствуют определенным намерениям автора, всегда сохраняют остаток недостоверности), но как результаты действия той или иной внутренней гормональной структуры, — их поведение не придумано, а вытекает из их задатков. Я отдаю себе отчет, насколько это рискованно, и готов к новым нападкам. Но эта цель привлекает меня, как никакая иная.

Из многочисленных возможных сюжетов для драматических сочинений меня в настоящее время увлекает только один: тот исторический факт, что дух убитого Домиция, именуемого Нероном^{232}, сгустился, став привидением, потому что фальсификаторы истории превратили этого человека в чудовище, каковым он — с точки зрения некоей высшей инстанции, — очевидно, не был. Больше чем через тысячу лет после смерти упомянутого императора папе Пасхалию II пришлось озаботиться тем, чтобы дух Нерона, тревоживший римских жителей, был наконец изгнан^{233}.

Я бы хотел завершить это объяснение, которое по необходимости получилось очень сжатым, коротким отрывком из «Реки без берегов», где еще раз прозвучат и будут резюмированы некоторые из высказанных мною мыслей: