Частная кара

Чудикан был крохотным поселком на краю света, отрезанным от мира бездорожьем и сотнями километров океанской пустыни. Зачем и как поселились там люди, никому не было известно. Но жили, и неплохо. Ловили рыбу, водили скот, охотились, а кое-кто из чудиканцев вырывался и на Большую землю. Раз в год чалился к ним старенький буксир с баржонкой, на которой и магазин был, и приемный пункт заготживсырья, пушнины и сельхозпродукции, и клуб с киноустановкой.

Ни самолеты, ни тем более вертолеты (их тогда и в помине не было) туда не прилетали. Но поселок жил, вроде бы и не ощущая своей оторванности от мира. Были там свои сельсовет, колхоз, амбулатория, представленная бессменным фельдшером Андреем Ивановичем, которого знало и помнило почти все население поселка со дня своего рождения. Чудиканские мореходы хаживали в океан до Шантарских островов, а одного двоюродного братца Дормидонта Степановича выловили раз в нейтральных водах пограничники.

Была у Чудикана и своя новейшая история (древней не помнили). В годы становления Советской власти под Чудиканом в тайге объявился подпоручик Лешневский с ватажкой кочевых и бродячих людей, стремясь установить в поселке свою власть и создать автономию.

Чудиканцы вынуждены были занять круговую оборону, поскольку намерения того гулевого войска были самые серьезные: «Чудикан возьмем, Москва сама сдастся».

Не взяли, тем и была спасена, оказывается, стольная в те беспокойные годы.

Однако вернемся во времена, с которых начат этот рассказ.

Существо, подаренное океаном Дормидонту Степановичу и названное им в честь тестя, с которым были сложные отношения, — Македоном, на вольных чудиканских кормах росло не по дням, а по часам.

Дормидонт Степанович, приглядываясь к особенностям этой животины, скоро отнес ее к породе стеллеровой коровы.

Откуда он вызнал о существовании некогда такой особи, было неизвестно, но говорил весьма определенно:

— Стеллеровский бык. Заведению такому цены нету. Сам добывает себе пропитание не токмо летом, но и зимою тоже. Молока дает — залиться можно, а сметану хоть ножом режь.

К осени «стеллеровский» бычок вымахал в здоровенного бугая, покрытого косматой шкурой, имел небольшую комолую голову, могучую шею и, в общем-то, покладистый, небуйный характер.

Так что растил его Дормидонт Степанович, как и любую живность в Чудикане, свободным выпасом. Но к осени бык стал чаще, задумываясь, поглядывать на яловое стадо, топырить к ноздрям мокрую губу и проявлять беспокойство. Тогда и отковал Дормидонт Степанович ему «строгий» ошейник с цепным поводком, но пока засадил бугая в просторную огородь из лиственных плах, что-то вроде маленькой крепостицы с крытой стайкой в одном из углов.

И как только лишил он своего питомца воли, стал у того портиться характер и появились почти ежедневно настроения разрушить ладно срубленную Дормидонтом огородь.

— В пору входит, — заключал Дормидонт, но пропускал мимо ушей замечания односельчан, что пора бы подогнать к бычине и охочую коровенку.

Как-то допоздна загостевался Дормидонт Степанович у свояка на дальних выселках. Обмывали они двенадцатой его дочке ножки. И уже сошлись на том, что девка в семье — тоже хорошо, тоже, вишь, охотницей и рыбачкой быть может, когда прибежала Дормидонтова соседка:

— Степаныч, Македон в тайгу ушел!

Дормидонт Степанович сначала и не понял, о ком речь: что с того, ежели тесть подался на таежную заимку? Но когда понял, аж по-беличьему крикнул и вдарился к себе на подворье.

«Стеллеров» бычок до коренного венца вынул в загороде стену, вышел на свободу и сгинул в ближнем наволоке тайги.

И хотя была осенняя безлунная ночь, темень хоть глаз коли, Дормидонт Степанович, прихватив «строгий» ошейник с цепным поводом и не взяв даже с собой собачек, кинулся за беглецом.

Как он ухватывал след, неизвестно, но шел скорым шагом, не меняя направления, напролом тайгою, натыкаясь порою в темноте на деревья.

И нашел. То есть прямо свалился на бычка своего и руками обнял. Бугайку это не понравилось, и взревел он трубно, звероподобно. До того Дормидонт Степанович и голоса его не слыхал. И вроде бы бугаек наладился дать деру. Но Дормидонт Степанович крепко держал в руках свое счастье. И надо сказать, выпивши, обладал он неукротимым упрямством, которое удесятеряло в нем силу.

Бугай рвался, норовил хамкнуть хозяина, ногою забить.

Но Дормидонт Степанович в кромешной той темноте каким-то чутьем улавливал опасность и уходил от нее. Криком кричали оба, и вот уже счастливчик наш, намотав на левую руку лохматый загривок своего домашнего животного, правой раз за разом огрел его кулачищем по башке, изловчился и накинул ошейник, замкнул.

— Теперь-то я тебя обротаю, сволочь!

И обротал. Позднее говорили, что Дормидонт Степанович на нем верхом из тайги приехал. Но он-то знает, что пер гулену, считай, на своих плечах, на цепном поводке. Тот упирался здорово.

Припер. Ночь по тому времени куда глуше стала. Приковал цепь к верейному столбу ворот и подался снова к куму догуливать. Шел поселком, пел во все горло:

Шестое августа настало...