Частная кара

Эта фраза, выученная им заранее, несколько озадачила своим не совсем ясным выражением. А Николай Павлович, упершись костяшками кулаков в сукно стола и почувствовав упругость и силу своих мышц, продолжил:

— Этот роковой акт не может служить мне личным повелением брата, поскольку с тех пор, как он был подписан, прошло много времени.

Легкий шум прошелестел среди членов совета, и не было понятным, то ли это одобрение сказанных слов и выражение восторга по причине такого благородства, то ли негодование и протест.

Николай впервые вскинул бровь и посуровел глазами (прием, который потом тщательно отрабатывался им перед зеркалом). Шум мгновенно утих.

— А теперь, господа, — он отдавал приказание, повелевал, что в положении своем великого князя не мог делать по отношению к Государственному совету, — теперь прошу следовать за мной в церковь для принесения присяги единственно законному государю нашему Константину Павловичу.

И, по-уставному повернувшись, четко зашагал прочь.

Только на одно мгновение усомнился Государственный совет в действиях великого князя, только единый миг владела им воля воспротивиться совершаемому насилию.

Это услышал Николай спиною и, напрягая все силы, чтобы не обернуться, вышел из комнаты.

Следом, заполняя неловкую пустоту, торопясь и обгоняя друг друга, повалили государственные мужи.

Совет единодушно присягнул Константину.

За весь день Николай и минуты не дал себе отдыха.

Вся жизнь во дворце шла теперь под его руководством, и был он единственным властителем, хотя и присягали не ему.

Несколько раз Николай заходил к матери, ездил в Аничков к детям, присутствовал на молебне в честь Константина, служить который распорядился сам, принимал генералов, писал к монаршему брату верноподданническое послание, несколько строчек великой княгине Веймарской, королеве Нидерландской, сестре Марии, королю Вильгельму Оранскому. Письма к женским особам были полны скорби, трогательной растерянности и нежности. Эти излияния до слез тронули его, и он дал себе волю. Поплакал над письмами, не убирая бумаги, и несколько капелек размутнили написанные строки.

Почувствовав ломоту в висках, он вызвал к себе лейб-медика Крэйтона и попросил у него успокаивающих лекарств.

Но не выпил, а, оставшись один, выплеснул в камин.

К обеду поехал к себе в Аничков. На улице смеркалось, и кое-где на проспекте горели газовые фонари. Было сыро, и на город опускался слоистый тяжелый туман.

Обедали вдвоем с женой. Она сидела напротив с чуть заострившимся от переживаний лицом, уголки красивого рта чуть-чуть опустились, образовав трогательно-беспомощные морщинки.

— Мне спокойно только с тобой, Саше, — сказал он, признательно и влюбленно глядя в ее лицо, так неожиданно постаревшее, веря, что это временно.

— Я не понимаю вас, Никс! Объясните мне наконец, что происходит?

И, не дожидаясь ответа, заторопилась, краснея от возбуждения:

— Ведь только вы! Только вы, один из всех живущих, достойны трона! Это предопределено господом нашим! — она истово перекрестилась. — Скажите мне, Никс, зачем вы своими руками рушите то, что возведено единым богом?

Он, не сгибая спины, неторопливо ел, внимательно слушая ее пылкие излияния.

— Саше, — сказал, откладывая ложку и легонько промокая салфеткой тонкие губы, — поверьте мне, то, что я делаю, — есть промысел божий. Только так я сохраню нас и нашу империю.

— Вы что-то знаете? Вы скрываете от меня что-то?

— Нет, мой друг! У меня нет тайн от моей любви, которая и есть жизнь моя...

Принесли следующее блюдо, что-то из дичи. Николай попросил себе гречневой каши и стопку водки.

Зная его любовь к щам и каше, их в Аничковом готовили каждодневно.

— Анисовка! — определил, втягивая свежий запах водки.

Он двумя длинными белыми пальцами ухватил рюмку, приятный холодок шел от нее, и, когда пил, ощущая легкое жжение, определил, что водка охлаждена в самый раз.

— Доктор говорил мне, что дал вам успокаивающее, — сказала Александра Федоровна.

— Я выпил их с гораздо худшим настроением, чем это, — пошутил, занюхивая корочкой ржаного хлеба.

Крохотная капелька влаги осталась в уголке его рта, и, пока он открывал горшочек с кашей, пока вожделенно жмурился и крылышки его носа трепетали, она все смотрела на эту капельку, желая единственного — нежно прикоснуться к ней языком.

Легли они на ночь в ее спальне...

В воскресенье, по обыкновению, были на обедне в церкви Аничкова дворца.

Александра Федоровна не переносила запаха ладана, и там им не курили.

Почти всю обедню она просидела в креслах, а Николай, близко подойдя к клиросу, пел высоким баритоном.

Она слушала службу, выделяя из хора только голос мужа, и шла за ним, поклоняясь и веруя. Николай любил петь в церкви.