Частная кара

— Мы никого не обвиняем, — сказал государь. — Каждому, кто подвержен крайней мере, предложено оправдаться. И ты как человек большого, пытливого ума, должен понять это.

— В чем, государь, я должен оправдаться? Задайте вопросы, и я, как честный русский офицер, отвечу на них, ничего не скрывая. Я никогда, государь, не делал ни из своих взглядов, ни из своей жизни тайны. Согласитесь, ваше величество, что за честно высказанные взгляды, за честную жизнь, когда все помыслы и знания, все стремления направлены только на пользу отечества, согласитесь, государь, за это в крепость не сажают.

— Я согласен, согласен, — прижав руку к груди, сказал Николай. — Продолжай...

— Государь, последние лета я работал над рукописью по переустройству правления по благосклонному на то повелению почившего монарха. Понимая всю глубину и важность этого вопроса, я не делал работу свою достоянием многих, но взгляды свои и убеждения считал вправе высказывать при частных беседах. Прикажите разыскать эту рукопись, и вы поймете, что мною сделан опыт воссоединить и практически использовать живую мысль всех передовых людей земли нашей. Опыт тех, кем вправе гордиться Россия. Я впервые приложил математику к области философской и получил удивительные результаты. В работе моей мне пришлось даже обращаться к тайнам египетских иероглифов и попытаться расшифровать их... Прикажите открыть вам эту рукопись.

— Я ее читал, — сказал Николай, наслаждаясь произведенным эффектом.

— Как?

— Да, читал! Многое, сознаюсь, меня поразило. И не буду, да-да, не буду скрывать, что кое-что не понял. — Он вздохнул и совсем интимно добавил: — Бедное образование мое не дает пока понять приложение математики к философическим наукам.

— Государь, это просто, и я готов объяснить... — Кущина тронуло это признание, и он, обольщенный, воскликнул: — Раскрепостите свою мысль, ваше величество. Все в мире связано и все мудро, все стремится к познанию, и движение это бесконечно и прекрасно...

— Почему покинул комитет поселений и вернулся, в ущерб своему благосостоянию даже, не в комитет Сперанского, но к прежней службе? — перебив Кущина, задал вопрос государь.

Кущин, прерванный столь неожиданным вопросом, молчал.

— Я прошу той же искренности.

— Граф Алексей Андреевич видел во мне способного математика, ваше величество. В его комитете цифры играли не последнюю роль. Я выполнил работу и вышел из комитета, — Кущин подумал и решительно продолжил: — поскольку мысль засадить в казармы всю землепашную Россию кажется мне не только вредной, но и дикой. Возвышение отечества нашего я, государь, вижу в развитии свободной мысли и инициативы людей, в оной живущих. Аракчеев, как, к сожалению, и многие в прошлых правлениях, стремится не к учреждению порядка или упрочению определенных взглядов, но к сохранению только своей власти.

— Он стремится к власти посредством чего? — переспросил Николай.

— Вы меня не так поняли, государь. Аракчеев при любом порядке вещей будет служить только своему благополучию.

— Так. А Сперанский? Почему же ты не вернулся к милейшему Михаилу Михайловичу?

— Достойный государственный муж этот всегда для меня был примером истинного служения отчизне. Я безмерно уважаю светлый ум его и не могу забыть все доброе, что сделал он для меня. Но возвращаться под руку Михаила Михайловича считал для себя немыслимым. Поскольку труд по его комитету, меня интересовавший, был завершен, а то, над чем я работал, к нему не относилось. Я считал, что труд мой будет достойно оценен и ему определят место приложения, на котором мне и служить до скончания дней своих.

Николай не спрашивал о принадлежности Аракчеева и Сперанского к заговору. Он был потрясен точностью определения сущности Аракчеева, но внутренне улыбнулся искренним заблуждениям относительно Сперанского, зная, что тот никогда, если на то не будет монаршего повеления, не выскажет того, что думает, а уж если и выскажет, то только уверенный, что мысли эти будут одобрены.

Николай Павлович задумался, поигрывая снятым с пальца перстнем. Кущин воспринял это как некоторую растерянность перед тем, что с таким жаром было высказано.

Вспомнив искреннюю жалобу Николая о бедном образовании, Кущин снова проникся к нему доверием, считая, что коли император стремится к изменению вещей в государстве, то найдутся честные сердца, которые помогут ему в этом. Общество людей просвещенных готово прийти на смену погрязшей в рутине стариковщине.

И государь, словно подслушав эти мысли, сказал:

— Я многим недоволен в нашем правлении. А ты?

— Да, государь! Я хочу говорить об этом...

— Я слушаю...