Частная кара

— По болезни ответчика.

— Как?!

— Стахов болен!

— Не может этого быть, — уверенно сказала Антонина. — Разводит дипломатию.

— Что? — не поняла судья.

— Из тактических соображений. Вы себе представить не можете, на что этот человек способен. Тут все ясно — ни дня не жил на нашей жилплощади. Есть свидетели, справки, за квартиру я все до копеечки лично платила, вот жировки... — она суетливо стала рыться в сумочке, все больше волнуясь.

— Но без ответчика, Антонина Агеевна, — судья неожиданно вспомнила ее имя и отчество, — такие дела не решаются. И потом, в суд прислана официальная справка из больницы, в которой находится Стахов.

— Точно! Точно, Анна Андреевна, — тоже вспомнив имя и отчество судьи, вскрикнула Антонина и, приятно улыбнувшись, закончила: — Болезнь из тактико-дипломатических соображений. Вы знаете, его уволили с работы?

— Как? Он ведь, насколько помню, преподаватель университета...

— Из университета и уволили. С таким стыдом! — Антонина прикрыла лицо руками, показывая, как ей нестерпимо стыдно: — Общественность занималась... Сотрудники кафедры, возмущенные, потребовали его уволить.

— Странно, — пожала плечами судья. — В наше время...

Антонина перебила ее:

— Представляете, за прогул. Прогулял двадцать четыре дня!

— Сколько? — Судья решила, что ослышалась.

— Двадцать четыре!..

Вокруг стали собираться любопытные. Антонина говорила громко, возмущенно, и судья подумала, как тогда на суде, что эта женщина, стремясь во что бы то ни стало подать себя наиболее выгодно, вредит себе. От ее слов, сказанных как бы в исступленной искренности, становится неловко и даже возникает раздражение — чувства, совсем противоположные тем, какие бы должны вызывать эти ее слова.

— Пройдемте ко мне, — сказала судья.

Они вошли в маленькую судейскую комнату, где и повернуться не было места. Стол судьи, заваленный папками текущих дел, стол секретаря, тоже заваленный бумагами, со старым «ундервудом» на толстой резиновой подкладке, и стол заседателей. В узком пространстве два стула для посетителей, на один из которых тут же села Антонина, предполагая долгий и очень важный для нее разговор.

Судья Анна Андреевна Репетова с первого знакомства ей не понравилась. Она, как показалось Антонине, весьма грубо оборвала ее высказывание, что суд всегда, при любых условиях, обязан быть на стороне женщины, поскольку она мать. И потом казалось, что все в рассуждениях Репетовой идет не туда, и она стала подозревать, что Стахов просто-напросто купил судью.

— Он все может! — сказал отец на ее предположения. — Стахов ни перед чем не остановится. А потому надо опережать...

Отец рассказал о том, как не дал возможности одному сослуживцу опорочить себя, предупредив его письмо своим в соответствующие органы.

В ее истории Агей Михайлович не был столь расторопным, но она твердо знала, что увольнение Стахова дело его рук, хотя он ни разу не сказал об этом, даже не намекнул.

Письма Агея Михайловича, отправленные в ректорат, Министерство высшего образования, в прокуратуру, были личным долгом честного человека, который оказался запутанным, как и дочь, ловким авантюристом и мошенником.

Антонина знала — они сработали. В университете и на кафедре занимались три комиссии. Стахова приглашали в прокуратуру, но чем эти вызовы кончились, она еще не знала.

— Так вы говорите, он прогулял двадцать четыре дня? — спросила судья, садясь к столу и раскрывая папку с новым делом семьи Стаховых.

— Да...

— Но такой срок...

Антонина перебила:

— Пил. Пил, Анна Андреевна. — Она была убеждена, что Стахов только потому и не оформил отпуска, что загулял еще в экспедиции. — У него это и раньше бывало. Но покрывали...

«Вот тебе и на, — думала судья, — столько лет сижу за этим столом, столько лет вижу людей в самых критических ситуациях, а обыкновенного пьяницу приняла за порядочного человека. Двадцать четыре дня прогула! И не кто-нибудь — преподаватель университета, культурный человек! Дикость какая-то...»

35. Николай работал, когда в кабинет к нему зашла жена. Делала она это крайне редко, напуганная однажды им до истерики.

В первые дни царствования ей как-то стало нестерпимо одиноко. Муж ночами пропадал на допросах, уставал, и они почти не виделись. В тот поздний вечер Александра Федоровна отправилась к нему сама.

Николай что-то писал за столом и не заметил, как она проскользнула в дверь и спряталась за портьерой. Александре Федоровне очень хотелось пошутить, напугать супруга, и она уже собиралась тихонечко прокричать «ку-ку», но, приоткрыв портьеру, увидела, как муж, метнувшись к оружейным козлам, сделал стремительный выпад.

Только умение государя безупречно владеть шпагой спасло Александру Федоровну. Смертельный удар, отклоненный в последний момент, прошил портьеру и пришелся в дверь всего лишь в сантиметре от ее тела.

Теперь Александра Федоровна всегда входила в кабинет, предупредив стуком.

— До-ста-точ-но ли ка-ро-шо, — заглядывая в разговорник, по складам выговорила Александра Федоровна, — га-варь-ю вы па-руз-зки?..

Последнее время царица не расставалась с книжицей, составленной Жуковским, самостоятельно изучая язык.