Частная кара

— У нас в России монарх окружен никчемнейшей темнотою, которая почему-то именуется Светом — светским обществом. Простите за резкость, ваше величество. Темнота эта в Государственном совете и Совете министров, в губерниях и армии, на всех постах, где нужны молодые, деятельные силы. Вы, государь, человек молодой и должны сами это видеть и чувствовать. Я совершенно согласен с тем, что с годами человек мудреет, но мудрость наших сановников целиком и полностью направлена на то, чтобы любыми средствами удержаться при месте, не потеряв даруемых благ. И это им удается. А до государственных дел им уже недостает ни сил, ни разума. Государь, нельзя называть себя честным человеком, молча наблюдая за тем, что происходит в России. Учреждением нового правления мы обязаны Петру Великому. Но эти важнейшие государственные учреждения что представляют сейчас? Вы не найдете в них людей, первых по уму и рачительности. Они заполнены людьми, способными только согласно кивать головою. Правление в России сводится к тому, что все любуются тем, что якобы делает только один! Любуются и восторгаются! Какой ум! Какой размах! Вы, государь, лучше меня знаете жизнь нашего Света и знаете, с чьих рук приходят под вашу высокую руку дела...

То, что говорил этот человек, было совсем не противно Николаю. Он легко бы расстался с доброй половиной стариковщины, заменив ее людьми деловыми и исполнительными. И если таких не хватило бы в России, позвал извне, как это делали его предшественники с легкой руки Великого Петра. Потому и Великого... Но чтобы сделать это, надо подвергнуть себя риску, снова, как Петр, повести кровавую борьбу с той самой Россией, которая более всего держалась за испытанные традиции и пускай несовершенные, но проверенные веками обычаи, а их-то не смог сломить и царь-работник.

— Государь, — продолжал увлеченно Кущин, — Россия уже не та, что прежде. Она вышла из купели Отечественной войны с сознанием обретенной свободы. Выросло новое поколение, которое готово вести ее по пути, достойному нашего великого народа. Только позовите нас, государь!..

Николаю стало не по себе, кажется, он переиграл, дав этому одержимому слишком большую волю. Кущин несколько забылся, с кем ведет разговор, и не ему пристало призывать... Император нетерпеливо поднял руку, и Кущин, уловив этот жест, понял, что увлекся, преступив границу дозволенного в принятых между ними отношениях.

— Я, призывая тебя сюда, был убежден в твоей невиновности, но отнюдь не тех, коим надлежит еще оправдываться. А ты, насколько я понимаю, призываешь меня не только оправдать их, но и привлечь к делам государственным? Ты что, оправдываешь тех, которые вышли на площадь?

— Нет, государь! Но поверьте мне, что многие из тех, кто заключен сейчас в петербургскую крепость, есть честь и совесть нашей родины, подвигом коих будет гордиться просвещенная Россия.

— Но те, с площади?

— Их горстка, государь! И многие из них были обмануты тем, что все войска, весь Петербург, вся Россия поддержит их...

— Тебе это известно?!

— Нет, это мое умозаключение, ваше величество. И, рассуждая над их действием, я пришел, государь, к выводу, который и оправдывает эти горячие головы.

Кущин не заметил в себе перелома, когда снова пришло к нему ясное осмысление, что царь всего лишь лицедей, который любыми путями хочет выведать только то, что ему заведомо надо. Истина недоступна власти — обитель ее там, где не пытаются что-либо доказать силой. Истину познают, но не завоевывают...

— Какой же это вывод?

— Покушение четырнадцатого декабря — не мятеж, как, к стыду своему именовал я его раньше, но первый в России опыт революции политический, опыт почетный...

— Так, значит, все-таки революция! — Николай возбужденно поднялся с кресла.

Встал и Кущин.

— Опыт, ваше величество!.. Пока только опыт...

— Так! Революция! Но революция, полковник, не бывает без вождей! Где они?

— Вы меня не поняли, государь, — сказал Кущин и, глядя в глаза императору, добавил: — И никогда не поймете.

— Так ты, полковник, все-таки член! Все-таки!.. Ты лгал!..

— Я во всю жизнь не давал никому повода сомневаться в моей честности. Не даю его и вам, государь! Я не был членом тайного общества, но теперь, ваше величество, коли оно, хотим мы этого или нет, существует в вашем воображении, сочту за честь считаться им...

Николай, подойдя к дверям, распахнул их.

— Проходите, господа!

Вошли адъютанты и Чернышов с бумагами в руках.

— Садись, генерал, — сказал ему император, указывая на кресло подле столика. — И пиши. Полковник Кущин сознался…

34. За три минуты до назначенного часа Антонина вбежала в здание суда. У дверей зала заседания столкнулась с судьей.

Едва переводя дыхание, спросила:

— А что наше дело?

Судья не узнала ее, близоруко прищурилась.

— Иск об утрате права на жилплощадь, — подсказала Антонина, чувствуя, как бледнеет. — Еще нет одиннадцати. Я так торопилась...

Теперь судья узнала Антонину и, поскольку она, вытягивая шею, все старалась заглянуть в зал, отыскивая взглядом Стахова, посторонилась, пропуская в дверь.

— Слушание дела отложено, — сказала судья.

— Как?! Почему?