Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

КУДРЯВЦЕВ. Да. Это прекрасно, но просто не всякий это может. И так постепенно тут оказались тот же Антон, Аркан, потом Миша Генделев. Но важно, что израильский опыт, спасший меня от ленинградского, в какой-то момент стал давлением. И Москва дала мне возможность в том числе отказаться от части израильского опыта. И, собственно, только она дала мне возможность написать прозу. Для того чтобы ее написать, мне пришлось уехать в Лондон. Этот московский переварившийся с израильским опыт сделал меня в конечном итоге тем, кто я есть. Когда после двух эмиграций я оказался в третьей, я понял, что я знаю, кто я. Технологически и поэтически я знаю, из чего состоит мое мировоззрение, из чего состоит мой язык и, главное, из чего состоит мой герой. А все остальное неважно.

ГОРАЛИК. Мы подошли к началу 2000-х. Давай попробуем двигаться хронологически: там многое происходило, и я боюсь упустить некоторые детали. Например, де-факто мы проговорили период до продажи «Ситилайна». Что было потом?

КУДРЯВЦЕВ. А ничего. В «Ситилайн» в какой-то момент пришли инвесторы, в частности Березовский и другие финансово-промышленные группы, и одним из условий процветания компании было мое взаимодействие с инвесторами и по другим линиям. То есть у меня стали спрашивать советов по тому, как что-то сформулировать в области общественных коммуникаций или в области каких-то разных трюков, а постепенно и выборных сюжетов. Мне это тоже было интересно. Я оказался между телевизионными, газетными и прочими проектами группы «Логоваз», а когда начались выборы, отставки правительства и прочее – то и внутри всего этого. Это не было сознательной карьерой, которую я хотел делать, уже не было карьер, не было должностей. Были люди, которые зарабатывали деньги, были люди, которые зарабатывали власть, а были люди, которые самореализовывались, но непонятно было, как это считать. В этот момент мы полностью потеряли измерение. Когда ты завязан на карьерный или финансовый рост, ты быстро понимаешь: я стал зарабатывать больше, меньше. А когда ты на это не завязан, у тебя сбиваются ориентиры. Ты вроде делаешь одно и то же, но мир изменился и ставки выросли невидимым для тебя образом. Например, для меня было огромным шоком, когда в 2000 году я прилетел из-за границы и меня не пустили в страну, потому что гражданства-то у меня не было, надо было по визе. А у меня здесь семья, дети, друзья. В общем, ничего другого в мире не было. И я оказался на три года невъездным в страну.

ГОРАЛИК. Страшно?

КУДРЯВЦЕВ. Нет. Раздражало. С одной стороны. С другой стороны, можно было, наконец, оценить то, что делаешь. Сделать что-то совсем другое. Я стал писать прозу. Нет, параллельно я занимался каким-то бизнесом в разных странах и еще чем-то, но уже никогда не вовлекая в это по-настоящему душу. Принципиально я все равно делал только то, с чем я согласен или что считал правильным, но душа уже этим была незанята. Собственно, это позволило мне написать «Близнецов», позволило мне выпустить практически подряд в 2001-м и 2005-м поэтические книжки, перестать оглядываться.

ГОРАЛИК. Поговорим про «Близнецов». Почему вообще роман, почему вообще «Близнецы», почему все остальное? И про процесс.

КУДРЯВЦЕВ. Мне кажется, что у любого русского поэта есть момент, когда ему становится необходима проза. И в большинстве случаев это неудача. Чаще всего. Но, во-первых, у этой неудачи всегда есть свои сторонники и поклонники. Эта неудача полезна. Она что-то делает с тобой, с твоими привычками и навыками, что можно применить потом если не назад в стихе и не в каком-то публицистическом высказывании, то в быту, в какой-то другой работе. Очень полезный опыт. Это первое. Второе. Стихи, за исключением в русской литературе вполне конкретных имен, дело молодое. Не будем преувеличивать физиологию в этом процессе никак, но так уж получается, что в какой-то момент они становятся тебе малы, тесны, ты не хочешь от них отказываться, но ты их начинаешь разделять. Как в детстве все равно, что петь, и все равно, что есть, но потом оказывается, что суп нужен днем, а кино вечером. Вот оказавшись в такой очередной изоляции, в изгнании, в отъезде, я дозрел, дохрипел до другого говорения, сначала казалось – до другой манеры, потом выяснилось – что до другого голоса. Это совпало с первичным кризисом… не среднего возраста, а кризисом… Когда кончается бег. Человек вне придуманных им планов. Сначала школа, потом институт, потом ты его бросил, потом ты женился, потом у тебя родились дети – все это ты был в каком-то запланированном беге, а потом в какой-то момент ты выясняешь, что ты прибежал, а жизнь впереди еще приблизительно вся.

ГОРАЛИК. Помнишь, как мы катались на раскатанных ледовых дорожках? Ты едешь по льду, а потом нога врезается в асфальт.