Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

ВЕДЕНЯПИН. Папа был очень обаятельный, мне кажется. Вот поглядите фотографию. Вот такой он был в молодости. Небольшого роста, широкоплечий, с хорошей фигурой. У него были сильные руки, высокий лоб, светлые вьющиеся волосы, серо-голубые глаза, нос с горбинкой… В общем, красивый человек с замечательным даром рассказчика помимо всего прочего. Во второй половине 1950-х, то есть в хрущевскую «оттепель», искренне поверил в то, что вот сейчас все мы, «люди доброй воли», окончательно искоренив сталинизм, построим добрую, честную, умную страну с талантливыми студентами, красивыми космонавтами, академгородками, полями и лесами. Наивность? Самообман? Ничего не могу сказать. Знаю только, что он бесконечно за кого-то хлопотал, вечно кого-то куда-то устраивал, спасал. В 25 или 26 лет (то есть как раз вокруг моего рождения) он с двумя приятелями создал при инязе лучшее, что там было, по-моему, за всю историю этого учебного заведения: факультет для дипломированных специалистов, двухгодичные курсы иностранных языков для людей с высшим образованием. Сейчас подобных курсов пруд пруди, а в те годы это было чуть ли не единственное место в Москве, а может быть, и во всем СССР, где взрослому человеку можно было выучить другой язык. Отец почти двадцать лет был деканом этого факультета. Еще он был преподавателем и устным переводчиком. Очень много работал. Помогал всем, кому мог. Без разбору. Иногда в доме появлялись совершенно дикого вида люди. Мама в ужасе, когда обнадеженный (и, как правило, не напрасно) гость уходил, накидывалась на отца: «Юра, что ты делаешь, это же типичный стукач (вариант: полный идиот)!» А отец начинал ей что-то объяснять про трудные обстоятельства, в которые этот человек попал, и про то, как ему некому больше помочь. Никогда не делил людей на «своих» и «чужих», «своего круга» – «не своего круга». Не потому что не чувствовал разницы (хотя, может быть, она для него и не была такой острой, как для мамы), а потому что считал, что это недемократично. Очень много работал. Поездки за границу (отец ездил переводчиком с разными делегациями: инженеров, врачей, агрономов и другими – каждый раз, само собой, нужно было учить всякие термины) были, конечно, привилегией в те годы. Но на этом вся его привилегированность и заканчивалась. Денег едва хватало на самое элементарное и на то, чтобы летом вывезти семью в какой-нибудь подмосковный дом отдыха или – самое далекое – в Прибалтику. Кроме нас на его попечении находились две тетки (те самые баба Буся и Тамара) и тяжело болеющая двоюродная сестра Наташа. Странно, но факт: чтобы свести концы с концами, декану факультета главного во всем СССР языкового вуза приходилось давать частные уроки английского. Надо сказать, что с наступлением брежневских времен социальный оптимизм отца заметно поубавился. К середине 1970-х, когда серая тень от кагэбэшного маразма лежала практически на всем, он совсем загрустил. Его административный талант, не говоря уже об идеологически подозрительном добросердечии, оказался ненужным и, более того, неуместным. Институт все определеннее превращался в унылое гнездо циников и карьеристов. Отец растерялся. Сделаться антисоветчиком он был не готов, смириться с тем, что маразм и подлость – норма общественной жизни, тоже не мог. Его пьянство, постепенно переросшее в самый настоящий алкоголизм, было, наверное, связано не только с «политическими» переживаниями, но то, что он пил, чтобы – парадокс – вернуть почву, уходившую из-под ног, это точно. И, разумеется, чем сильнее он пил, тем больше она уходила – и в переносном, и в прямом смысле слова. Я помню, какой это был ужас – смотреть из окна на возвращавшегося с работы отца, едва держащегося на ногах. Отношения с мамой были разрушены. Я твердо принял сторону мамы. Дошло до того, что я потерял способность говорить ему «папа». Не мог. Моя сестра, родившаяся через десять с половиной лет после меня, помнит уже толстого, обрюзгшего, невеселого человека. В какой-то момент началась его травля в институте. На него писали анонимки, как выяснилось позже, автором был один из его ближайших «друзей». В общем, это довольно жуткая история человеческой низости и склонности к предательству. Ну и нашей (близких) неспособности помочь. Нет, мама пыталась, конечно. Ходила с отцом к разным врачам, но безрезультатно. Я тоже вел с ним нравоучительные беседы. Честно говоря, сегодня я со стыдом вспоминаю эти лекции свои. Короче говоря, в 1980 году отец умер от сердечного приступа. Ему было 45 лет.