Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

АХМЕТЬЕВ. Сейчас не помню. Меня там типа того научили читать, писать. Да, я помню с папой… Наша эта восьмиметровая комнатка, моя кроватка, их диван и стол, за ним он работал, что-то рисовал, писал. И я научился писать, я перерисовывал буквы. Я взял огромный том, были такие тома сталинской архитектуры, стиль жозе́ф, такие ампирные тома выпускали, и вот огромный том «Петр I» Алексея Толстого. У нас было несколько таких огромных томов, я их, по-моему, не сохранил. Например, была антология узбекской поэзии. Сейчас мне жаль, я ее чуть ли не выбросил потом. И вот был такой на роскошной бумаге с картинками том «Петра I», и я начал перерисовывать буквы оттуда. Папа меня, допустим, спрашивает: «Ну, что ты делаешь, какой в этом смысл?» Я говорю: «Я хочу всю книгу переписать». Он говорит: «Ты не сможешь». Я сказал: «Нет, я смогу». Но это не очень долго длилось, я там переписал букв тридцать первых и потом отвлекся на другое занятие. В школу я шел, я как-то особо не читал до школы. Мне кажется, я обходился, почему-то мне это было не очень нужно. Я не слишком рано начал читать. Но как только я пошел в школу, я тут же начал болеть, я помню, все время простужался, все время были у меня грипп и ангина. Я начал дома читать. И все. Это, как говорится, в общем, вытеснило все остальное надолго.

ГОРАЛИК. Какая это была школа?

АХМЕТЬЕВ. Школа обычная была. Пятиэтажная краснокирпичная школа. Я там провел немного времени, всего несколько дней, потому что я заболел. Это была моя первая болезнь. Очевидно, какой-то вирус подхватил от других детей. А пока я лежал дома и болел, там расформировали класс наш и часть детей перевели в другую школу, которая только что открылась. Эта школа была не краснокирпичная, а такая белая, но тоже пятиэтажная. Школа № 400. Я в этой школе учился уже потом до восьмого класса, она была восьмилетка. На 14-й Парковой.

ГОРАЛИК. В школе было что-нибудь, что вас интересовало?

АХМЕТЬЕВ. В школе? Ну, как вам сказать? Больше всего меня интересовало чтение, делать это я готов был везде: в школе при возможности, дома, на даче и так далее. А чтение было такое: во-первых, была книжка, от папы осталась, детская энциклопедия, потом он подписался, и уже следующие тома мама выкупала. Я читал про путешествия. История географических открытий меня страшно увлекла, я все это прочел. И вообще очень полюбил географию с тех пор. И отдельное удовольствие, которое у меня до сих пор сохраняется, это рассматривать карты и атласы.

ГОРАЛИК. У нас есть еще один такой человек – это Митя Кузьмин.

АХМЕТЬЕВ. Да? У нас с Митей вообще много общего. Я в атласе все эти тысячи названий чуть ли не наизусть все знал. У меня патологическая была память на имена и названия. Поэтому… А, что я читал, я начал рассказывать. Значит, вот эту детскую энциклопедию я читал, но далеко не все. Меня интересовало вот это, и меня интересовали еще динозавры. Я читал вот тот том, где была всякая палеонтология, и там были всякие эти ископаемые ящеры. Я их всех тоже, конечно, быстро выучил и прекрасно знал.

ГОРАЛИК. А вы рисовали, когда были маленьким?

АХМЕТЬЕВ. Я рисовал, но я был страшно ленив и любовь к чтению все вытесняла. Я немножко рисовал и, может быть, мог бы рисовать, но как-то забросил рисовать, кроме того, мне лень было рисовать. Кроме того, я был немного такой неуклюжий, что мне было страшно тяжело писать. У меня все время какие-то кляксы возникали, расплывались. Мы же писали ручками перьевыми. И там если бумагу чуть-чуть испачкать своими же собственными руками не очень чистыми, они начинают расплываться. Это был кошмар моего детства. Еще потому что мама пыталась проявлять строгость, дома она сама проверяла мои домашние задания, и мне все давалось легко, кроме вот этого письма. Потому что она меня заставляла переписывать. Это был ужас какой-то, депрессивное было состояние. Во-первых, потому что у меня не получалось написать ровно и аккуратно, во-вторых, потому что приходилось опять повторять это.

ГОРАЛИК. Не потому, что переученный левша (простите за неожиданный вопрос, это частый сюжет)?