Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

АХМЕТЬЕВ. Это была другая жизнь, куча новых людей. Классная руководительница была математичка, хорошая, меня она очень любила, поскольку я все решал очень быстро. А с другой стороны начались кошмарные отношения с учительницей русского языка. Она меня, мне казалось, ненавидела. Я не знаю до сих пор, как она ко мне относилась, но это было жуткое мучительство, потому что я и так писал правильно все, а она заставляла еще правила учить, мне это страшно не нравилось, и я не учил этих правил, и она мне ставила все время двойки. Писал я, допустим, на четверку или даже на пятерку, а за незнание правил она ставила двойку, в среднем тройка получалась. Вот так у меня была тройка по русскому языку. Это было тяжело. С ней было тяжело. Я ощущал ее как врага. Но это был такой сильный враг и странный враг. С какой-то неоднозначностью. В какой-то момент я вдруг понял: а ведь она меня немножко любит. Как она меня любила, я не могу сказать, но вдруг я почувствовал это. А потом, когда началась литература, то здесь был с ней… Это с ней лично никак не связано, а просто в хрестоматии был «Тарас Бульба». И я этого «Тараса Бульбу» прочитал и преобразился. У меня началась новая жизнь, потому что до «Тараса Бульбы» я читал только интересное, и вдруг я понял, что такое художественность. Вот с этого момента вектор моего чтения изменился. Я по-прежнему иногда читал интересное, но главным чтением стало чтение художественное. Я понял, что надо читать лучшие книги и что лучшие книги очень отличаются.

ГОРАЛИК. А как это ощущалось и как они отбирались?

АХМЕТЬЕВ. Очень просто. Один из томов детской энциклопедии был посвящен литературе и искусству. Я прочитал, выучил список классиков и решил, что нужно постепенно их и читать. Многие из них у нас были, и я потихонечку начал их читать. Правда, некоторые мне были доступны, некоторые нет. Я всегда шел по пути наименьшего сопротивления и наибольшего удовольствия, поэтому я совершенно спокойно задвигал книгу, если она у меня не шла, и начинал другую. Чаще всего все-таки я дочитывал. У меня как-то был отбор, каким-то образом я все-таки умел отбирать книжки, которые дочитываемы. Допустим, лет в десять я прочитал «Швейка».

ГОРАЛИК. Он был в списке энциклопедии?

АХМЕТЬЕВ. Да, он был в списке, это же чешская классика, коммунисты. И у нас очень красивая книжка с желтым переплетом. Я запомнил этот переплет еще когда был маленький. И потом я как-то раз его открыл и – о, чудо – оказалось, что это такая волшебная книга, невероятно смешная и интересная. Но кажется, я ее до конца тоже не дочитывал. Или дочитывал? Я не помню сейчас. Еще какие-то разные были книги там. Но надо сказать, что отбор в библиотеке приключений, вот эти 20 томов, был очень хороший. Там многие из этих книжек были очень хорошо написаны. В том смысле, что художественность там была на уровне, на высоте.

ГОРАЛИК. А с поэзией?

АХМЕТЬЕВ. С поэзией отдельно. Поэзия… Да, я помню, что поэзия существовала отдельно. Я помню, что я Пушкина любил. И бабушке, мама была на работе, я бабушке читал Пушкина. Какие-то сказки, поэмы.

НЕШУМОВА. А там у папы лежала антология Гиппиус…

АХМЕТЬЕВ. Антология Гиппиус лежала, я ее не трогал. Я ее прочел позже. В общем, после «Тараса Бульбы»… «Тарас Бульба» – это такой поворотный пункт. И стихи уже начал пытаться. Стихи начал читать где-то… Это был пятый класс… Все-таки я не помню, что я читал из стихов в пятом-шестом, но совершенно точно помню, что в седьмом я прочитал Блока. И это такая была болезнь уже. Просто болезнь. Я провалился в это «дымное марево». Он, видимо, как-то… Мне кажется, просто даже физиологически преобразовал. Соответственно и какие-то другие стал читать стихи. Переводные. Я был активным пользователем библиотеки, помимо того что у меня дома были книжки, еще и в библиотеке брал, в школьной библиотеке в частности. В общем, я был не компанейский парень, но у меня всегда были друзья. Кто-нибудь один такой же чудной был моим другом. Иногда это были такие откровенные ботаники, я тогда вел себя по отношению к этому мальчику как покровитель. А иногда это была дружба на равных. Вот в пятом классе у меня появился друг Генка Михеев. Странный такой мальчик был. Вот мы с ним читали, и гуляли, и сбегали с уроков и так далее. До восьмого класса.

ГОРАЛИК. Вы пока не писали свои тексты? Редко, кажется, бывает: читающий ребенок, не примеряющий писательство на себя.

АХМЕТЬЕВ. Не примерял, потому что это казалось мне чем-то чудесным и запредельным, было, по-видимому, отношение к писанию стихов как к чему-то абсолютному и совершенно бесспорному в иерархии культуры, но сам я боялся и мечтать об этом, таких мыслей не было. Хотя, может, у меня какие-то слова соединялись изредка. То, что можно рифмовать, понятно было, но это было не очень интересно. А, нет, ну как же. Я стал влюбляться и любовные стихи писать.

ГОРАЛИК. Это мы говорим про возраст примерно какой?