Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

АХМЕТЬЕВ. Да. Оно не сразу появилось, у меня был сначала там угол, а потом этот угол мама отделила, сделала фанерную перегородочку, и значит, была комната, два окна, и одна часть с окном была моя. Но после переезда в другой дом у меня порвались отношения с моими друзьями из того дома. А с новыми не завязались. И я окончательно отошел от уличной жизни. И уже жизнь была школьная, там были школьные друзья, и книги домашние. Это тоже была коммунальная квартира, и мы там прожили до моих 22 лет. Тоже в Измайлово. Мама, конечно, не всегда была мной довольна, иногда ругалась. Но, конечно, нервы не выдерживали. Короче, мы стали ссориться. Я уже перестал ее пытаться приохотить к чтению и даже перестал рассказывать, что я прочел. Знаете, детский период, когда маме все рассказываешь? Потом он кончается. Это грустно, но это так вот происходит. Как-то я помню, что мы с мамой однажды поссорились, и я пошел поздно вечером на улицу, чтобы остыть, развеяться. Иду-иду по Измайловскому бульвару, иду-иду-иду, может быть, уже даже курил, не помню сейчас. Курили мы, конечно, с друзьями, но тщательно скрывалось от родителей. И выпивали, все бывало. Портвейн этот проклятый. Но портвейн в меня совершенно не вмещался. Вот сейчас, когда люди говорят: «А, мы пили портвейн», меня каждый раз передергивает. Я как вспомню этот советский портвейн, я 50 грамм никогда не мог выпить. Мой организм этого не принимал. В общем, это была страшная порча здоровья, а те, кто могли пить это, видимо, были люди с каким-то невероятным запасом сил, которого у меня не было. И вот, значит, иду я по Измайловскому бульвару, поздно, народу мало. Видимо, была весна. И вдруг я вижу где-то впереди меня какой-то силуэт, какой-то высокий человек, взрослый, старше меня. Идет и задрав голову что-то как будто бормочет. Я думаю: а, была не была, дай-ка я с ним заговорю. Я подхожу к нему и говорю: «Здравствуйте, вы поэт?» Он так на меня посмотрел сверху вниз и сказал: «Да, дружок, а что?» И мы с ним разговорились, сели на какую-то лавочку и стали разговаривать о стихах. Он спросил меня: «Что вам нравится?» Я сказал: «Мне нравится Блок». Он: «Неплохо, неплохо». Я говорю: «Прочтите ваше какое-нибудь стихотворение». И он мне что-то прочел, одно или два стихотворения, но я не врубился тогда, честно говоря. Смутно мне кажется, это было что-то религиозное. И вот это одна из загадок моей жизни. Мне было бы страшно интересно идентифицировать, кто это был. Возможно, что тот человек был чей-то знакомый и кто-то его помнит. В общем, идентифицировать его по каким-то признакам с известными мне московскими поэтами андеграунда, которых я, конечно, знаю, как-то не получается. Одним словом, вот это была такая встреча, мы с ним поговорили. Он мне посоветовал прочесть «Мастера и Маргариту». А только что «Мастер и Маргарита» появился в журнале «Москва». Он говорит: «Вот найдите журнал „Москва“ номер 11 за 1966 год, и должно быть продолжение (или оно уже вышло тогда), и прочтите». Но я в силу своей лености это сделал не сразу, а только через полтора года, когда уже был студентом, когда уже поступил на физфак и первый год летом 1968 года я записался в стройотряд. Мы ездили в Казахстан, жили в большом селе очень хорошем, где половина населения были немцы, другая часть были украинцами, третья русские, а казахов почти не было. В Северном Казахстане. Примерно в чудаковских местах. Читали Чудакова этот роман?

ГОРАЛИК. Это который «Ложится мгла на старые ступени»? У меня огромный зазор в прозе последних 10 лет, увы.

АХМЕТЬЕВ. У меня тоже, но это очень здорово. Я благодаря Тане прочел, это очень здорово действительно. Вот, значит, были мы в этих местах в Казахстане, и там была роскошная библиотека, и там все было. А здесь невозможно было достать. Я еще не любил очень в очередях стоять и гоняться за чем-то, что люди рвут друг у друга. Мне как-то казалось, что это хреново и скучно. И я думал: а, да я подожду. И я подождал, и там совершенно свободно никем не читанные эти журналы лежали. Я взял их и спокойненько стал читать. И уже своим товарищам по стройотряду чуть ли не вслух порывался читать «Мастера и Маргариту». Вот такое волшебное было действительно впечатление.

ГОРАЛИК. У меня есть чувство, что спрашивать, как вы начали писать тексты, не стоит, – мне кажется, что мы этот вопрос ненароком обходим все время. Или нет?

АХМЕТЬЕВ. Как вам сказать? Что-то писалось уже тогда. И первое стихотворение, я точно помню, в 16 лет, которое мне понравилось: «В моей душе есть / ребенок и старик./ Старику нужен покой, / а ребенку ласка». Я помню, что понял, что все, я попал, это и коротко и хорошо. А длинно писать я вообще не мог никогда, потому что быстро уставал.

НЕШУМОВА. А ты помнишь, как ты его написал?