Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

АХМЕТЬЕВ. Нет, не помню. Скорее всего, я писал его дома. Думаю, что это было дома. Не знаю, не запомнилось. Эти вещи у меня вообще всегда вытесняются, я даже не люблю это помнить и почти никогда не помню. И вот это первое стихотворение у меня получилось и все. А дальше уже… Видимо, писание – это такой самоподдерживающийся процесс. Если у человека что-то получается, значит у него уже есть надежда, что у него еще раз что-то получится. Если несколько получилось, то уже больше уверенности возникает. Но полной уверенности, конечно, нет никогда.

ГОРАЛИК. Все время чувство, что он в любой момент может прекратиться и больше никогда не вернуться.

АХМЕТЬЕВ. Да-да. Но это нормально.

ГОРАЛИК. 16 лет – это же как раз старшие классы.

АХМЕТЬЕВ. Да, нужно было решать, куда поступать.

ГОРАЛИК. А мысли вообще заняться текстами не было?

АХМЕТЬЕВ. Была, была мысль. На самом деле, я, перед тем, как идти на собеседование в математическую школу, обсуждал с ближайшим другом Генкой Михеевым, как дальше жить. Я говорю: «Вообще-то меня влечет литература, филология», я не мог так конкретно сказать, но я чувствовал, что я это очень сильно люблю. Но с другой стороны, математика и физика тоже с удовольствием и даже интересно. И в те годы это очень естественно как-то было. Ну, и фантастику мы читали. И он меня убедил. Он сказал: «Ну что такое в наших условиях филолог? Что ты будешь – учитель литературы? Они же получают гроши, и вообще. Нет, иди-ка ты туда, а то, что ты там любишь книжки читать, это от тебя никуда не денется». На самом деле это трудно совмещать действительно. Вот я и пошел в эту математическую школу, а после нее уже совершенно естественно было взять и куда-нибудь поступить. Я и поступил без особенных… Там уже не было каких-то сомнений, поступил и поступил. Сомнения начались позже. Вот где-то на втором-третьем курсе уже я понял, что я какой-то ерундой занимаюсь, чем-то не своим, что я качусь по каким-то рельсам, которые мне на фиг не нужны. И был серьезный такой кризис вообще. Я сначала хотел это бросить все. Первый проект жизни в независимости у меня тогда сложился. Я решил, что я устроюсь разносчиком телеграмм, как Анатолий Гаврилов (про него гораздо позже узнал, конечно). Я думал, я буду носить телеграммы (откуда-то узнал, что это легкая работа), утром разнесешь, потом целый день свободен. Вот я и решил, почему же мне так не жить? Никогда я на почте на самом деле потом не работал. Но по разным причинам этот план не осуществился тогда. Давление семьи там… Я в это время женился.

ГОРАЛИК. Вам было 18–19?

АХМЕТЬЕВ. Нет, это было 19–20, а где-то там в 22–23 я женился, в это время я доучивался. Я решил, что надо все-таки доучиться, получить корочки. И уже немножечко это как будто не мое было дело, а просто как будто некую формальность отдать. Я еще думал, что, может быть, я все-таки буду заниматься наукой. И, может быть, я и мог бы заниматься наукой, но мне не встретилось таких людей, которые меня бы увлекли и заставили уважать это занятие. Потому что когда я писал диплом, а там так получилось, что два года перерыв у меня был в учебе, и в течение этого времени я работал лаборантом на том же физфаке и как бы видел изнутри вот эту научную работу, и очень был разочарован. Потому что там главный дядька в нашей лаборатории, я видел, что он натягивает точки. Потом я прочитал в какой-то англоязычной статье, что эти данные К. не внушают доверия. Мне так стало стыдно. Я думал: ну неужели я в этом дерьме буду тоже, зачем мне это нужно. А он меня звал как раз к себе в ученики, говорит: «Будешь со мной, через несколько лет будешь кандидатом». Но я не пошел, потому что мне не хотелось.

ГОРАЛИК. А два года перерыва сложились из-за этого кризиса?

АХМЕТЬЕВ. Да, ровно из-за этого кризиса, потому что я… Вообще-то, я заболел на самом деле. Заболел, но потом я немножко оклемался и, собравшись с силами, я доучился на физфаке, получил диплом и распределение. И распределение на «почтовый ящик». В Москве. А у меня уже семья все-таки. Ну что там, 120 рублей все-таки, не 110. Разницы были такие. Еще через полтора года я уже понял окончательно, что все, надо рвать когти из этого всего. И я раз и навсегда ушел.

ГОРАЛИК. Хочется не пропустить что-нибудь важное из институтского периода.

АХМЕТЬЕВ. Что вам рассказать? Я всегда обычно рассказываю, что мой ближайший друг в университете был Ваня Крышев. Он писал стихи. Хлебникова читал. Он вообще такой способный парень был. Он и есть, слава Богу, он к нам приезжал недавно. Он живет сейчас в Обнинске. Он давно доктор наук, большой человек в своей области. Он говорил так: «Если бы можно было прожить две жизни, одну бы я посвятил литературе, а другую физике». И вот получилось, что мы с ним как бы разделились, он стал ученым, а я бросил все. Но он на самом деле тоже всю жизнь пишет стихи и издал несколько своих книжек. Это очень странные стихи.

ГОРАЛИК. Странные в хорошем смысле?