Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

АХМЕТЬЕВ. А, о книжке. С книжками история такая была. Первая книжка ведь у меня вышла в Мюнхене. Я не люблю об этом вообще вспоминать, потому что ее издатель Вольфганг Казак как-то сделал… Он ко мне очень переменился. Сначала он меня издал, а потом переменился под действием разных каких-то факторов. В общем, он был странный человек. Он верил в загробную жизнь, в переселение душ. И литература для него… Критерий для него был: можно ли в этом усмотреть переселение душ, в этих произведениях. Хотя он очень много сделал для русской литературы. Он здесь в плену был после войны. Он был потомственный литератор, его отец был известный романист немецкий Герман Казак. А Вольфганг Казак взял мои стихи и выпустил книжку «Миниатюры», в 1990 году она вышла.

НЕШУМОВА. Которую составил кто?

АХМЕТЬЕВ. Которую составил я. Сам я ее и составил. Но там было довольно много ошибок. Она вышла, потом обиделся он на меня. То ли я его как-то неправильно поблагодарил, то ли что. И он ее никак не распространял, ее все равно что не было. Ну, это такой просто эпизод. С одной стороны, конечно, радость была, что все-таки книжка и можно подержать в руках. Штук 20 экземпляров я таки получил от него. Но с Мишей мы чуть не поссорились из-за этого. Потому что Файнерману я дарю, а он мне: «А ты все сделал, чтоб моя книжка тоже так вышла?» Я говорю: «Нет, конечно, я не все сделал».

ГОРАЛИК. Про выступление в Политехе можно?

АХМЕТЬЕВ. Да, Политех, 1990 год. Это, по-моему, Сурова устраивала, Людмила Сурова устраивала вечера тогда. То есть это вообще довольно бурное время, когда стали происходить разные события, и как-то все это… Известный клуб «Поэзия» появился, и просто какие-то вечера, разные авторы стали выступать, которые раньше не выступали в общественных местах, а, допустим, выступали только на квартирах.

ГОРАЛИК. Как это ощущалось – вдруг быть автором, который выступает в общественном месте?

АХМЕТЬЕВ. Как вам сказать? Интересно было вообще, захватывающе. И как бы обнадеживающе. Но тут же возникли какие-то… Мы не были готовы к каким-то новым общественно-литературным механизмам, которые сами собой возникали тогда. И, допустим, Сева просто заболел, потому что… Как бы сказать? Вдруг оказалось, что у кого-то выше стартовая скорость, и он этим пользуется. А у него, допустим, не высокая стартовая скорость, но на дистанции он сделает кого хочешь. И это было очень трудно перенести. Болезненно, сложно. И немножко меня это тоже коснулось. Допустим, в ЦДРИ происходит вечер верлибра, по-моему, с участием Славы Куприянова и Бурича. Такие дядьки верлибрические. И там какую-то молодежь они собрали, и меня тоже Слава позвал, я там выступаю. Сильно выступаю, видимо. И Сева подходит ко мне после вечера и говорит: «Ну, я думаю, что после этого твои дела пойдут на лад, после такого выступления». Там какая-то публика была. А что происходит на самом деле? Следующий вечер верлибра происходит непосредственно в Доме учителя, где я работаю. И меня туда уже не зовут.

ГОРАЛИК. Как тяжело, что об этом надо думать вообще.

АХМЕТЬЕВ. Да. Кто-то думал, кто-то не думал, кто-то сильнее переживал, кто-то меньше. Я иду, там, с работы, а люди идут на вечер верлибра. Мне навстречу идет Таня Щербина: «Ваня, ты куда?» Я говорю: «Я домой, я поработал и иду домой». «Да? Надо же. А я иду выступать…» Но в конечном счете это все можно было пережить. Но Сева чуть не помер тогда. Реально чуть не помер. У него как-то совпало, что у него сердце стало болеть. Вот у него в этот момент испортился характер. То, что стали потом грубо называть паранойей. Это, конечно, сильно сказано, но… До этого этого не было.

Да, а тут мы выступаем: Величанский, я и Некрасов. Ну ничего себе. А Величанского я знал только заочно по стихам, которые тот же самый дядя Сева давал читать. Мне они очень нравились, я многие перепечатывал, переписывал. И вот мы выступали, три совершенно разных автора. И после этого вечера у меня два разговора произошли. Один разговор с Толей Лейкиным, который и стал издателем моей книги, и другой разговор с Величанским, который, к сожалению, не имел продолжения. Он сказал, что ему понравились мои стихи и что он хотел бы со мной пообщаться, в гости звал, но я так и не выбрался. Он в том же году умер в августе. Это грустно вспоминать. А Лейкин говорит: «Хочу, Ваня, сделать вашу книжку». Ну, прекрасно, давайте делать книжку. И я начал составлять книжку. Это 1990 год. А где-то в 1991 году Толя мне говорит: «Ваня, не возьмешься ли ты сделать книжку Сатуновского?» Я говорю: «Конечно, возьмусь, это мой любимый поэт». «А то, – говорит, – взялся Глоцер, но он что-то тормозит». Давай, хорошо. И я взялся. Это была моя первая книжка, которую я подготовил. Я за год ее сделал. А с Сашей Левиным мы ее сверстали.

ГОРАЛИК. Саша Левин – это поэт Саша Левин, верно же?