Частный сыск

У соседей Григория по скамье подсудимых было какое-то иронично-приподнятое настроение, и разговорчики их были под стать «базару» изнемогающих от долгого воздержания дембелей. Впрочем, чему удивляться? Воздержание и в самом деле было долгим…

— Гриша, она на тебя смотрит, — не открывая рта, чревовещал Ярошенко. — О, отвернулась. И опять на тебя. Запала баба. А, Гриш? Как тебе такая партия?

В отличие от братьев по несчастью Чернову было не до шуток. Он сидел, обхватив голову руками, и медленно раскачивался из стороны в сторону.

Минуту назад ему сообщили о том, что прошлым вечером Катюше стало плохо с сердцем. В общем-то ничего страшного это не опасно, нужно только полежать денек-другой… «Довели, суки… — мысленно проклинал всех и вся Григорий. — Освобожусь, всех перережу…»

Раньше Чернова никогда не посещали столь страшные желания: отомстить, прирезать… Но и его довели… И сейчас, когда он ощущал полнейшую свою беспомощность перед следствием, перед судьей, перед прокурором, перед всей этой жестокой и всеподавляющей системой, даже наличие самой возможности будущего отмщения за все причиненные ему и его семье страдания, унижения и издевательства согревало душу. Пусть эта возможность ничтожно мала, пусть он никогда не воспользуется этой возможностью, но… Почему бы не помечтать, не представить себе, как тот же гаденыш Порогин, постаревший на десяток лет, будет ползать перед ним на коленях и молить о пощаде? Ах, какое это наслаждение — водить лезвием ножа по его горлу, видеть, как расширяются от страха его зрачки… «Прости меня, прости! Только не убивай! Я виноват перед тобой, но не убивай!» Но решение уже принято, и нож мягко входит в его шею. Порогин умирает в мучениях, бьется в конвульсиях, захлебываясь собственной кровью… Он первый. А кто за ним на очереди? Эта высокомерная дамочка-прокурор? Или судья, эта вертлявая профурсетка? Может быть, может быть…

«Что это со мной? — ужаснулся собственным фантазиям Чернов. — Неужели я на такое способен? — И тут же сам себе ответил, словно успокаивая: — Я пощажу их… Я всех пощажу…»

А Ярошенко был прав — Наташа действительно смотрела на Григория. Смотрела завороженно, словно любовалась… Хотела отвлечься, перевести свой взгляд на что-то другое, но не могла. Григорий притягивал ее, как притягивает все страшное, мерзкое и уродливое, как притягивает карлик, шагающий посреди людской толпы, и оттого его неполноценность еще больше выпячивается, как притягивают документальные кадры смертной казни на электрическом стуле… Не просто же так придумали такое развлечение, как кунсткамера.

Конечно же Чернов был уродом. Моральным уродом. А вот внешне, наоборот, красивым. Правильные черты лица, широкие плечи, сильные руки, отлично сложен… Это-то и пугало Наташу больше всего, этого-то она никак не могла осмыслить. Несоответствие внешнего и внутреннего!.. Ублюдок, мразь, бандит… Ну кто бы мог подумать? Кто? Ведь встретишь случайно на улице — ни одна плохая мысль в голову не придет.

«А где же все-таки я его встречала?»

В то утро обвинение знакомило суд с вещественными доказательствами. На предназначенном именно для этих целей столе уже лежали десятки запечатанных полиэтиленовых пакетиков, в каждом из которых было по улике — пачка долларов, еще одна пачка, резиновые перчатки, стреляные гильзы, расплющенные пули и так далее в том же духе.

Самулейкина не утруждала себя кропотливым осмотром вещдоков, полагаясь на внятные объяснения прокурора. Ей было скучно.

Вслед за Наташей слово взял медицинский эксперт. Он долго и нудно рассказывал о проведенном им вскрытии трупов двух агентов ФСБ, сыпал малопонятными терминами и с помощью диапроектора приводил на передвижном экранчике всевозможные выкладки и результаты экспертиз. Из всего его получасового выступления можно было сделать короткое резюме: кусочки замороженной земли, обнаруженной на одежде и обуви Александра Бортникова и Бориса Рогова, по своему химическому и органическому составу полностью совпадали с пробой земли, взятой из подпола дачи подсудимого Чернова.

Нет сомнений, что пятна крови, найденные на внутренней поверхности стола в большой дачной комнате, принадлежали Ротову. Видимо, перед смертью он случайно провел по крышке стола окровавленной рукой.

Пятнышки крови, обнаруженные в подполе, принадлежали как Ротову, так и Бортникову.

Бортников, получив две пули в голову, скончался мгновенно, а вот Ротов еще жил после проникающего ранения в брюшную полость, но жил недолго.

В Бортникова стреляли в упор (дульный срез оружия был герметично приставлен к коже), о чем свидетельствуют звездообразные разрывы кожных ран найденные в раневых каналах копоть и полусгоревшие порошинки, а также обнаруженные на коже убитого отпечатки дульного среза оружия, так называемые штанц-марки, по которым и определили, что выстрел был произведен из пистолета «глок» производства бывшей Чехословакии.

С Ротовым история другая — в него палили с трех — пяти метров (входная рана пришлась на пупок, а выходная — под левой ключицей).