Чечня: Трагедия Российской мощи. Первая чеченская война

Но даже после Чеченской войны западная уверенность в российской военной мощи и страх перед ней остаются чрезвычайно крепкими. Например, 5 января 1997 года в The Washington Post была опубликована статья о бывших западных республиках СССР под заголовком «Всё еще в досягаемости русского медведя», присланная из Киева. В ней говорилось о России, чья «военная мощь простирается» по всей территории региона и угрожает соседям, о странах Балтии, «полностью уязвимых в военном отношении» со стороны России, о «высокомилитаризованном» калининградском анклаве, «фактически окружающем» Латвию, Литву и Эстонию. И всё это связывалось с историческим процессом, в ходе которого «российские правители от Екатерины Великой до Сталина» [sic!] «захватили эти земли» для «России».

Подлинно удивительной была датировка этой статьи – 5 января 1997 года. То есть текст вышел на следующий день после того, как последние российские войска были выведены из Чечни после унизительного поражения от противника, который явно и безнадежно уступал им по численности и вооружению, а фактически и после того, как на протяжении ряда лет Россия не предпринимала попыток военного принуждения в отношении ни одного из своих западных соседей.

Третий из упомянутых выше подходов, предполагающий, что для превращения России в «нормальную» страну почти нет препятствий, недавно подытожили Ричард Лейард и Джон Паркер. В той главе своей книги о России, которая носит заглавие «Отличается ли Россия?», они вкратце рассматривают, каким образом провалились предшествующие попытки «либерализовать» Россию, и задаются вопросом, следует ли из этого, что реформы и демократия в современной России обречены. На этот вопрос они дают следующий ответ:

«Короткий ответ заключается в том, что “история – это чепуха”: исторический опыт не дает реального руководства к поведению в настоящем, а исторически сформированные культурные характеристики не обязательно стоят на пути способности отдельной страны к изменению. Если культура столь значима, то как можно объяснить культурный успех в одну эпоху и неудачу в другую?»¹¹

С одной стороны, очевидно, что такой подход более рационален, чем историцистский, но даже он, возможно, приведет нас к последнему. Проблема заключается в том, что этот третий подход предлагает крайне ограниченную в культурном и, конечно, временном смысле версию «нормальности», к которой должна стремиться Россия; при этом за «нормальное» принимается некая облагороженная и усредненная версия Запада конца XX века. Какой-либо уникальной или мистической культурной, исторической либо духовной причины, почему современная Россия может оказаться неспособной прийти к стабильной демократии и свободной рыночной системе, которые обеспечат процветание массам ее населения, не существует. Но, несмотря на ее отсутствие, для этого в действительности имеется множество весомых факторов, причем они далеко не уникальны для России и характерны для многих стран мира. Речь идет о слабости государства, правопорядка и гражданского общества, крайнем и циничном индивидуализме, коррупции, невежественности, поверхностности и алчности лидеров, глубоко укоренившейся власти экономически непродуктивных элит. К сожалению, на протяжении последних 150 лет не было ничего «ненормального» в подобных государствах с политически апатичным и дезорганизованным населением, управляемых небольшими по численности элитами, получившими свое состояние благодаря экспорту сырья и умению уклоняться от налогов за счет контроля над государством, тратящими свое богатство на приобретение заграничной собственности либо на потребление иностранных предметов роскоши и порой подогревающими шовинистский национализм с целью консолидировать свою власть и скрыть ее пороки.

По поводу «транзита» России и других бывших коммунистических государств подавляющая часть представителей западной, в особенности американской, прессы склонна к «одноколейному» подходу, согласно которому все эти страны находятся на одном «пути» к «демократии и свободному рынку». Они могут двигаться с разной скоростью, останавливаться и даже идти в обратном направлении, однако предполагается, что конечная цель единственна и нераздельна, и добраться до нее можно лишь по одноколейному пути. Наиболее изящной современной версией такого подхода, конечно же, является тезис Фрэнсиса Фукуямы о «конце истории», который был не раз осмеян академической критикой, и отчасти заслуженно. Однако исследование Фукуямы является хорошей базой для дискуссии, причем сам он стремится как можно более полно и честно проанализировать слабые места собственной аргументации¹².