Чечня: Трагедия Российской мощи. Первая чеченская война

Всё это крайние случаи, но нечто очень напоминающее подобные настроения лежит в основе подхода к России таких западных СМИ, как The Wall Street Journal. Ошибочным оказаться может даже более мягкое и уравновешенное представление о том, что волнует Россию. Например, по словам профессора Пайпса, «ничто так сильно не беспокоит сегодня многих россиян – даже падение их собственного уровня жизни или господство криминала – и ничто так не роняет в их глазах престиж их государства, как стремительная утрата статуса великой державы»⁸. Судя по ряду ситуаций последних лет, этот тезис подкрепляется высказываниями российских политиков, поведением российского правительства и значительным количеством голосов (хотя и только на одних выборах) за Владимира Жириновского. Но одно из главных утверждений моей книги заключается в том, что заявления политиков и даже обычных россиян на сей счет следует рассматривать со значительной долей скептицизма. Вопрос заключается в следующем: говорить-то они говорят, но подкрепляют ли слово делом? Ведь во всём мире полно наций, которые регулярно разражаются националистической риторикой, а еще больше элит, которые используют подобную риторику, чтобы замаскировать свои реальные неприглядные мотивы для удержания государственной власти. Но многие ли из них действительно обладают способностью или волей воплотить свою риторику в жизнь?

Каждый авторитетный опрос общественного мнения в России в 1994–1996 годах демонстрировал нечто совершенно противоположное предположениям Пайпса о приоритетах обычных россиян. Все они ставили на первое место в списке волнующих проблем уровень жизни, обеспеченность работой и криминал – эти темы оказывались гораздо значимее вопросов внешней политики или статуса великой державы⁹. Например, отвечая на требующую пояснения просьбу выделить «самую серьезную проблему, стоящую перед страной», сформулированную в опросе в апреле 1996 года, 56 % респондентов указали различные экономические проблемы, 17 % – этнические конфликты, 8 % – преступность и коррупцию, менее 1 % – темы, связанные с национальной безопасностью и подобными вещами.

Действительно, упомянутые опросы всегда демонстрировали очень сильное желание восстановить Советский Союз, но такое же желание было и у многих респондентов на Украине, в Закавказье и Средней Азии. В основе его, особенно у людей старшего возраста, лежало стремление не к империи и славе, а к возвращению безопасной жизни. Кроме того, большинство российских политиков вместе с подавляющим большинством обычных россиян подчеркивают, что воссоединение должно быть добровольным или по меньшей мере мирным. Лишь менее 10 % россиян, согласно опросам 1996 года, согласились бы подумать об использовании силы с целью либо воссоздания СССР, либо «воссоединения» России с территориями, населенными русскими, за пределами ее границ.

Взявшись за эту книгу, я также хотел исправить собственные ошибки, которые допускал в прошлом при анализе современной России. В свете последующих событий многие читатели моей предыдущей книги «Прибалтийская революция», написанной в 1992 году, посчитали, что я преувеличил степень угрозы для балтийских государств как со стороны России, так и (что более важно) со стороны русских меньшинств в них. По мере же приближения к Чеченской войне я, как и все прочие обозреватели, слишком переоценивал силу российской армии – или, скорее, недооценивал ее крайний упадок.

Если о наиболее русофобском или параноидальном направлении западных рассуждений о России я пишу в своих работах с неизменным раздражением, так это отчасти потому, что на меня оказал слишком большое воздействие образ России и русских, созданный такими исследователями, как Ричард Пайпс, Збигнев Бжезинский, Пол Гобл и Ариэль Коэн¹⁰. Ведь очень важно помнить, что если бы та российская нация, которую они изображают, реально существовала (если бы современные россияне действительно напоминали другие европейские имперские нации в прошлом), то в таком случае история бывшего Советского Союза в середине 1990-х годов пошла бы по совершенно иному пути и была бы гораздо ужаснее. Стали бы русские в странах Балтии, если бы ими владела мысль о национальной мощи и статусе, сидеть так тихо, в то время как их гражданские права резко ограничивались, а их язык вытеснялся из публичной жизни? Если бы важнейшей заботой русских в Крыму были национальная гордость и самосознание, не стали бы они бороться за независимость куда более активно? Стали бы российские элиты, если бы восстановление имперской мощи имело для них наивысшее значение, морить голодом свою армию, доведя ее до поражения от чеченцев? И разве бы не стали пусть даже и истощенные российские солдаты, будь они охвачены истинным национальным порывом, сражаться упорно и твердо, по меньшей мере чтобы сохранить территориальную целостность России и избежать отделения Чечни?