Чего мужчины не знают

Судья весь кипел при этих напоминаниях об экзаменах, которые выдержала фрейлейн, прежде чем получить диплом на право воспитания детей. Захлопывая за собой дверь, он слышал, как Клерхен и Берхен одновременно разразились ревом. Дросте бросился к телефону. Теперь его негодование было направлено на Эвелину. Мрачным тоном он назвал номер Марианны в Гельтоу.

– Я должен немедленно поговорить с Эвелиной, – заявил он, когда Марианна подошла к телефону.

Его раздражение снова вызвало у него его нервную хрипоту. Марианна ответила не сразу.

– Мне очень жаль, но Эвелина спит, – сказала она, помолчав.

– Тогда ее нужно разбудить. Я должен немедленно поговорить с ней.

– Мой дорогой мальчик, что за спешка? Дай же Мышке выспаться. Ей еще слишком рано вставать.

Эти слова только усилили раздражение Дросте.

– Эвелина все-таки не ребенок! Мы все время обращаемся с ней, как с младенцем, тогда как она взрослый человек! У нее есть даже некоторые обязанности, – раздраженно сказал он.

Последовало молчание, и он уже думал, что Марианна пошла будить Эвелину. Но, очевидно, она просто обдумывала его слова, так как вскоре снова заговорила.

– Скажи мне, в чем дело, и я посмотрю, стоит ли будить Эвелину?

Дросте выложил всю историю газового счета, в течение нескольких недель лежавшего у него на письменном столе, он повторил угрозу Вероники относительно обеда и ужасное предсказание фрейлейн по поводу Берхена. В заключение он горько пожаловался на то, что на Эвелину совершенно нельзя положиться.

Марианна тихонько рассмеялась.

– Ну, Пушель, – сказала она, – если газ уже выключили, то что же может сделать Эвелина. Пусть себе спит. Я поговорю с газовой компанией я знаю там многих, в моем деле вечно сталкиваешься с газовыми компаниями. Обещаю тебе, что у Берхена будет теплое молоко. Идет?

Дросте успокоил ее здравый смысл и решительный тон.

– Но ведь должна же ты согласиться, что отсутствие положительности в Эвелине иногда совершенно невыносимо, – проворчал он.

– Ты должен обратиться к кому-нибудь другому, если собираешься жаловаться на Эвелину, – ответила Марианна.

– Как бы то ни было, задай ей хорошенько, – попросил Дросте, пришедший уже в значительно лучшее настроение. Я приеду в Гельтоу когда она проснется, и заберу Эвелину обратно в город к ужину.

– Прежде я позвоню тебе и скажу, устраивает ли это нас, – ответила на это Марианна.

Дросте удивил ее ответ. Он раз и навсегда был приглашен приезжать к ужину в маленький домик в Гельтоу, когда только ему угодно, без всякого предупреждения.

– Тогда я увижу тебя около шести, – крикнул он в телефонную трубку.

– Не раньше семи, – ответила Марианна и повесила трубку.

Дросте взял пальто и проскользнул мимо Вероники с ее пылесосом к выходным дверям.

– Я уладил дело, – сказал он, – газ снова откроют.

Вероника посмотрела на него, всем своим видом давая понять, что никогда больше не поверит ни одному его слову. Он поспешил выйти и направился к ближайшему почтовому отделению, где, постояв в очереди конторских мальчиков и посыльных, он избавился наконец от своих шестнадцати марок и семидесяти четырех пфенингов.

Около одиннадцати Марианна позвонила к нему в суд и сообщила что уладила дело с газовой компанией. Она поговорила с директором, позвонила Веронике и, действительно, рабочий вернулся, газ снова тек ровной струей, обед – картофельные блинчики и тушеные яблоки, – готовился, а Берхен мог получить свою морковку.

– А Эвелина? – спросил судья.

– Эвелина все еще спит, – сказала Марианна. – Я только что входила в спальню, – прибавила она. – Ее щеки выглядят совсем румяными. Отдых принес ей пользу.

Судья невольно улыбнулся, представив себе спящую Эвелину. Он одновременно и улыбнулся, и вздохнул. Марианна снова торопливо повесила трубку, как уже сделала сегодня утром.

Дросте принялся за груду писем и документов, накопившихся за время процесса Руппов. Немного позже у него было натянутое и несколько преувеличенно вежливое совещание с прокурором. Вскоре после двенадцати произошла сенсация. Молодая и ошалелая бабочка зигзагами пролетела по двору, отделявшему красную стену тюрьмы от комнаты Дросте. Перлеман пришел в истерический, детский восторг и распахнув окно, наполовину высунулся во двор. Затем он выбежал вон и весь вспотев примчался обратно с несколькими цветами, принесенными им из буфетной. Это были жалкие цветы, как раз такие, какие можно ожидать на столе в буфетной суда. Перлеман поставил их на открытое окно в виде приглашения заблудившейся бабочке. Этажом выше и двумя этажами ниже из окон высунулись головы. Решетчатые окна тюрьмы были сделаны из рубчатого стекла, и это мешало тем, кто сидел в заключении, увидеть свободного и появившегося раньше времени мотылька. Главный тюремный надзиратель, официальной походкой шедший по двору, остановился и подняв к небу свое здоровое, добродушное лицо, заулыбался. Дросте тоже заинтересовался усилиями