Чехия. Инструкция по эксплуатации

Одно солидное воспоминание у Мишеля еще имеется. Он торопится, иногда говорит не по делу, но он разыскивает свою Джульетту. Только здесь так зовут всех девушек, вот и выглядит, будто бы он желает массового продукта.

По-французски "смерть" – это "la mort", то есть женского рода, как и по-чешски. Потому Джульетта – это, собственно "мойра" или "парка" – богиня или персонификация судьбы или рока (в греческой и римской мифологиях). Гипнос здесь, на самом деле Танатос – не символ соединения и спокойствия, но конца и смерти. Только здесь он превратился в умелого чиновника, вечного исполнителя просьб. А тот, кто разыскивает гостиницу "У Моряка", как ищет ее Мишель, не находит каюты на "Корабле Снов", а только галеру на море тьмы.

Когда состоялась премьера "Джульетты", Париж еще был артистическим, тем не менее, до пьесы еще не дорос. Текст действовал провокационно.

Автор как будто бы не был повелителем снов, но предусматривающим будущее существом, чувствующим конец существующих времен. В воздухе чувствовался запах древнегреческой трагедии. Ибо, с какой такой причины все эти веселые парижане так хмурились? Им казалось, что Нево водит всех их за нос. Не хотелось им вот так сразу знать, что им, возможно, уже приснилось. Они боялись. Вот только исполнение желаний паникеров, это не работенка для литераторов, а для паникеров. Тем достаточно вбить в голову людям, что желания и представления друг с другом не сталкиваются. Что нужно только лишь создать центральный комитет по вопросам общей реализации.

Когда Мартину открыл сюрреалиста Нево, сам сюрреализм уже догорал. Подсознание готовилось спуститься в подземелья, и только Прага как-то сопротивлялась этому суровому видению. Потому-то она и желала затянуть Мартину назад к себе. Столица открывалась миру, а завистники пока что предпочитали молчать. Международного успеха Мартину им затушевать не удалось. К тому же, здесь была сильная группа и собственных сюрреалистов. Жили они, правда, в глазу тайфуна, но тем более желали быть "при том".

Внешние угрозы ускоряли постановку. Мартину мог рассчитывать на участие наилучших исполнителей в стране.. На какое-то мгновение могло показаться, что своим творением композитор загипнотизировал время. Только это был последний звоночек того, старого мира.

Как Мартину желал и написал, декорации должны были быть не очевидными. Это его желание было исполнено. Когда на пражской сцене выстроили контору, в которой после покупки билета каждый мог получить свой собственный сон, и когда один из героев получал медаль только за то, что мог рассказывать историю, продолжающуюся целые десять минут. В Вене произошло нечто такое, что сделало из пражской премьеры всего лишь репризу.

На улицах того города орали "ура" вчерашние противники "Русалки" и приветствовали они вождя, обещавшему им историю на целую тысячу лет. Вождя неспешно вез черный мерседес, а фюрер махал и махап толпам. Гостиница, из которой он выехал, назывался, правда, не "Le Navigateur", а "Империал".

Не знаю, предчувствовал ли этот человек свою связь с Поличкой. Таковая казалась бы ему ужасно сюрреалистичной. Но среди толп на площади Героев стоял, возможно, кто-нибудь из знакомых Марии Закрейс, у которой будущий фюрер проживал. У Мани Закрейсовой[86] на Штумпергассе. Каждый месяц он платил ей по десять крон за комнатку в подвале. Тогда он еще страдал за свою надреальность, но был решителен внедрить ее в жизнь любой ценой. Хозяйке жилец нравился, а он тоже ее уважал, хотя ее провинциальный акцент и казался ему несколько "унтеменшский". Но в самой Поличке семейство Закрейсов принадлежало к "лучшим людям". Франтишек Закрейс оставил там улицу своего имени и ужасную драму "Анежка или Последняя казнь на Горе Висельников". Он обожал народную героику и ужасно защищал истинность "рукописей". Еще он сотрудничал при написании либретто к опере Дворжака "Ванда", рассказывающей о сражении славянской культуры с варварством германцев. Те как раз напали на Польшу, которая, в конце концов – благодаря жертве Ванды, не погибнет.

Нево, как видно, был суперреалистом.

В отличие от парижской премьеры "Джульетты", пражская завершилась успехом. Не только в качестве художественного произведения, но и как мрачное предсказание. Не прошло и года, как пассажир того черного лимузина добрался и до чешской метрополии. А венскому открывателю коллективных демонов пришлось покинуть свою австрийскую отчизну. Приют он нашел в стране, которая решила защищать сны, словно бы те были частной собственностью. Но весь континент находится в состоянии травмы. В ход идут танки и конные повозки. Напавшие и беженцы. Композитор, которому принадлежал весь мир, превращается в бродячего классического музыканта.

Поначалу он скрывается в южной Франции, где, как и Мишель в "Джульетте", избегает смерти на волосок. Затем бежит в Испанию, Португалию и в Америку. После "Джульетты" его жизнь можно описать, как горячечное блуждание.