Чехия. Инструкция по эксплуатации

Это правда, что Бриксен[87] уже тогда был красив. Громадные горы (по сравнению с небольшими в Чехии, к которым он привык) сразу же настроили поэта оптимистично. Ведь в столь прекрасном месте серьезно страдать невозможно. Потому страдал достойно и с умеренностью. Даже его наиболее рьяным агиографам не удалось превратить адрес его изгнания в Голгофу. А чем ближе мы, чехи, становились к независимости, о которой так мечтал Гавличек, тем более деловой становилась рефлексия его бедствия во время интернирования в Бриксене. Мы прекрасно знали, что нашим современным диссидентам в тюрьмах, принадлежащих "трудящимся людям городов и деревень" (взять хотя бы Гавела), там было гораздо хуже, чем Гавличеку.

Ирония судьбы заключается в том, что именно Бриксен мы должны благодарить за Гавличека как такового. Его наибольшей и могущественнейшей страстью была литература. А то, благодаря чему он навсегда сделался исключительным автором, это три произведения, созданные им как раз там. "Элегии" поначалу должны были называться "Бриксен". Про их конденсированную авторефлексию, содержащую смех и слезы, прозрачность и отстраненность, я уже упоминал. Здесь же Гавличек открыл "Письма из Ирландии" Морица Гартманна, земляка из Пржибрами, который поставил на немецкость и провозглашал во Франкфурте слегка националистические речи. Но он был хорошим поэтом, а когда – подобно Гавличеку – ему пришлось выехать, он выбрался за канал Ламанш, а потом и в Ирландию. Он вдохновил Гавличека к написанию сказки в стихах "Король Лавра", ставшей доказательством того, что страна происхождения важнее языка.

"Лавра" – это аллегория о повелителе с ослиными ушами, который прячет их под длинными волосами, и который убивает стригущих его брадобреев, чтобы те ничего не выдали. Эта же история была актуальной и в коммунистические времена, и драматург Милан Угде превратил ее в пьесу, которая в течение какого-то времени даже могла ставиться. Как председатель чешского сейма впоследствии он знал, что смех снизу легче, чем смех сверху. Еще в Бриксене было создано "Крещение святого Владимира" – незавершенная, но необыкновенно действенная сатира о светских сановниках, которым небо, в основном, необходимо в качестве аккумулятора их власти.

Эти работы были вершинными достижениями, но и, одновременно, последними текстами Карела Гавличека из Боровой. Расположение города в горах ускорило развитие чахотки, с которой к мужу приехала его молодая жена. Она умерла у него на глазах, а он – вскоре после нее, поскольку инфекции тогда распространялись быстрее. Правда, умер он уже в Праге, поскольку ему дали на это разрешение, прекрасно понимая, что долго он там жить не будет. Но от него пожелали маленькое заявление – единственное, которое Гавличек подписал – в котором он обещал, что удержится от писательской деятельности.

Coincidentia oppositorum? Совпадение противоположностей? Не знаю, только этот термин не был рожден в Бриксене. Противоречие, которое окончательно переменится в гармонию, это была идея тамошнего (из Бриксена) епископа Николая Кузанского, который до настоящего времени является уважаемым философом. Это он говорил: "Если Бог – это абсолютная трансцендентность, тогда он должен быть и транрациональностью". Людские противоречия для него это docta ignorantia – ученое незнание.

Все противоречия в конце концов теряются. Гавличек и Бриксен – это наилучшие доказательства подтверждения данного тезиса. И это вовсе не синтез, как нам старалась вбить в головы диалектика, но совпадение противоположностей. Ибо противоположности – это дорога к космическому примирению.

Пан из Боровой, наш Гавличек должен был каким-то образом предчувствовать такую возможность. Потому он развивал в себе упорство и оппозиционность – осмелюсь утверждать – в духе Николая Кузанского или же с учетом Божеского конца вещей.

Потому "небытие"[88] не могло сделать ему ничего плохого.

ГОРОД, НАЗЫВАЮЩИЙСЯ Б.

Существует знаменитый роман, в котором, в одной из глав, описывается город, называющийся Б. – где-то у нас, около 1910 года. В одной из его немецких школ учителя рассказывают, как проходили стычки с чехами, когда те еще называли себя гуситами. А в соседней, чешской школе, в нескольких улицах далее, ученики слушают, что Б. никогда немецким не был, а сами немцы – это, собственно, грабители, что воруют у других прошлое, чтобы иметь возможность хвалиться чем-то таким, что им никогда и не принадлежало.

О чудо, и такая двойственность выступала открыто. Многие даже утверждали, что в этом есть свои достоинства, поскольку, только лишь благодаря этому, столь особое дуалистическое творение, обладающее немецкой K.u.K. вообще может существовать.