Человеческое и для людей (СИ)

— Теоретически Архонты могут превращаться во что угодно, но предпочитают человеческую… или близкую к человеческой форму. Просто потому что она — лучший носитель для разумного сознания. Как однажды выразился его сильнейшество: «Превращение в дерево закономерно оглупляет» — их сильнейшества не чураются экспериментов, но характер те носят исключительно кратковременный.

Поразмыслив, Иветта решила, что не хочет узнавать ни подробности «экспериментов», ни что именно означает «форма, близкая к человеческой»: её собственное сознание жалобно пискнуло и промямлило, что лопнет, если его попытаются расширить — до такой степени.

(Его сильнейшество Кестамори, наверное, не согласился бы с ней и горячо осудил, но всё же: иногда неизведанному лучше оставаться неизведанным.).

Хэйс бесконечно трогательно извинялся за несовершенство своей памяти и недостаток воображения: утверждал, что его иллюзии, «естественно, крайне схематичны» (и горло царапал крик «По сравнению с чем?!», ведь если с реальностью, то в том не было абсолютно ничего зазорного, а если со стандартными воплощениями, то нет, они никоим образом не были схематичны) и не передают ни тонкостей, ни жизни — не колышутся на ветру листья деревьев, не шепчет весенний ветер, не переливаются огни и не подрагивает вода; не стелется по улицам запах свежей выпечки, не соблазняют кондитерские и кофейни, не лают собаки, не мяукают кошки, не летают по небу сотни птиц и не ходят по земле тысячи людей…

Самым отчётливым был Оплот Печали. Самым расплывчатым же — Оплот Покоя.

Город, в котором Хэйс, как и многие, гостил сравнительно недавно, но недолго; и ему явно было неприятно говорить об этом, он мрачнел заметно, и сразу же, и неизменно, если речь заходила об Оплоте Покоя, и Иветта, улыбаясь, меняла тему, потому что помнила о ДТП.

Помнила, что разъяснений не получишь, а вот настроение у собеседника испортится (ещё сильнее), чего ей не хотелось совсем — ни капли, ни на волос и ни на микрограмм.

Этельберт Хэйс не любил говорить об Оплоте Покоя, град, шампанское, бескомпромиссность и светло-зелёный цвет; а любил — странные «шутки», свою работу (он не заявлял об этом открыто, не использовал прямой текст, но чувствовалось его отношение в каждом слове, и обрамляла его — достойнейшая из причин) и наверняка ещё тысячи вещей, спросить о которых чесался язык, но не хватало духа.

Ей было неловко задавать ему личные вопросы — стало стыдно немедленно, когда при следующей встрече не удалось сдержаться, не вышло не брякнуть сдавленное:

— С вами всё в порядке?

Не утерпела она не столько потому что Хэйс выглядел уставшим, сколько из-за резкого, одуряюще и отупляюще пронзительного осознания, что он в принципе редко казался полностью отдохнувшим.

Сейчас круги под его глазами чуть ли не набрасывались на глаза чужие, но были — лежали — они всегда; чересчур, чрезмерно, чрезвычайно бледен он был — всегда, и Иветта, конечно, не являлась целителем, но причин серьёзно беспокоиться о его здоровье не видела, ведь не сбоили ни дыхание, ни движения, ни внимание, ни речь; человек словно бы, — тьфу-тьфу-тьфу — ничем не болея, регулярно тревожился и недосыпал.

И исключительно его делом было отчего, да почему, да как долго, да как так — в конце концов, она могла и неверно додумывать, а сказала, снова не взяв на себя труд продумать; и получилось — бестактно и глупо, и посмотрели на неё с предсказуемым недоумением, и пришлось смущённо уточнять:

— Вы… Простите, ваше преподобие, но вы выглядите уставшим.

Недоумение глаза Хэйса заполнило целиком, от верхнего и до нижнего века — затем он моргнул, улыбнулся и махнул рукой:

— Не берите в голову, эри. Близится Самая длинная ночь; соответственно, сейчас идёт, признаюсь, выматывающая подготовка к ней. Сотни организационных вопросов — одно и то же каждый проклятый год.

И Иветта не изменила себе, то есть снова брякнула:

— А мы будем праздновать Самую длинную ночь?

Растерявшись. Опешив.

Удивившись искренне, глубоко и беспредельно.

Она… была твёрдо уверена, — (как обычно, как водится, в очередной нелепый раз) сама предположила и возвела в ранг истины — что Каденверу не дадут вспомнить о «ночи бескрайнейшей и ночи конечной».

Что никто не даст отдыха ни магистрам, ни студентам, ни остальным; что будет приказано не упоминать и «посоветовано» — несмотря ни на что отдохнуть; что всё также будут сотворяться порталы, потому что Воля Архонтов важнее Заветов Создателей и их оставленной в наследство веры…

…и «мы» ведь совсем не обязательно означало «мы все» — вероятно, подразумевалось «мы, Приближённые» ; наверное, Хэйс говорил о подготовке праздника в Оплоте …

Однако Хэйс на её «мы» ответил:

— Разумеется. Что заставило вас в этом усомниться?

Спросил, не уточнив, что «мы» отнюдь не является одним целым.

Не указав — на неверное понимание.