Человеческое и для людей (СИ)

И ситуация всё равно являлось далеко не идеальной, и мало в ней было — справедливости, ведь покинуть Вековечный Монолит Себастьян Краусс сможет нескоро и никогда — как Себастьян Краусс, и…

— Я… не хочу и не собираюсь что-либо оправдывать. Скажу лишь следующее: Оплоты разные — крайне маловероятно, что человек не будет чувствовать себя плюс-минус в своей стихии ни в одном.

Особняком; случаем, специфичным болезненно, стоял Оплот Покоя, в который Себастьяну точно не следовало вселяться — однако, возможно, имело смысл наведаться, потому как опыт тамошних жителей был в некоторой мере созвучен его горькому опыту, и общность эта располагала к пониманию и поддержке… А отличия вполне могли привести к катастрофе — для обеих сторон.

Нужно будет обратиться за консультацией к их сильнейшествам Азваре и Юливенне; прежде всего — ко второй, и просить сначала совета и лишь затем — дозволения.

Самым удручающим было то, что для Себастьяна с его научными интересами, исследовательскими амбициями и аллергией на саму концепцию непостижимости, которая, если верить его коллегам, сохранилась по сей день — не прошла и за сорок четыре года — лучшим, наиболее комфортным временным домом стал бы, пожалуй, Оплот Любопытства.

Оплот, породивший ублюдка Кандича — Оплот, к которому его жертва вряд ли приблизится и на километр.

«Демьен де Дерелли», помнится, неоднократно писал, что судьба любит иронию — согласиться не выходило при всём искреннем и безграничном уважении.

Судьба, очевидно, любит сарказм.

— А также… Я никуда не денусь, Себастьян. Если моё присутствие не будет нежеланным, обещаю — я никуда не денусь.

«Решать — тебе».

Мелкий, нелепый, ничтожный контроль, который ничего не возместит — но уж какой есть.

И обрадовал — невыразимо, неизмеримо; всепоглощающее, как Ничто, облегчение принёс — хриплый, но чёткий ответ:

— Не будет.

Себастьян опустил голову, сжал правую руку в кулак и тут же разжал, сглотнул, вскинулся и продолжил с решимостью в голосе и взгляде, знакомой и трогательно, и мучительно — сдавленной жёсткостью, с которой он когда-то говорил о бессоннице, неуверенности, страхе, навязчивом ощущении ничто-не-закончилось и прочих совершенно естественных последствиях, казавшихся ему (глупому при всём своём уме мальчику) предосудительными:

— Я задолжал вам извинения. Я хотел вам написать — не единожды, но… Признаюсь честно, мне было стыдно. Мне не следовало уходить так, как я ушёл. И следовало — хотя бы вас поблагодарить. Пусть и запоздало — и чем больше проходило времени, тем стыдней мне становилось. Я хочу, чтобы вы знали: несмотря на ситуацию нынешнюю и что бы ни случилось в будущем, я благодарен вам за то, что было. И прошу прощения… понимаю, что этого недостаточно, но всё же прошу прощения за… инфантильность своего побега и за то, что так с вами и не связался.

Когда же?.. Создатели, впервые Этельберт встретил его сильнейшество Виргана почти шестьдесят лет назад.

Невозможно было его не вспомнить, ведь поистине уникальным, чуть ли не перевернувшим взгляд на мироустройство опытом стала страстная (и внезапная настолько же, насколько вдохновенная) речь третьего Архонт Стыда о том, что стыд — самое бесполезное из всех чувств, которое разрушительно больше, чем «несчастная, презираемая всеми ненависть».

Во-первых, пришлось расстаться с наивным убеждением «держащие Трон как минимум уважают его основание». Во-вторых, тот, как свойственно их сильнейшествам, был в чём-то ошеломительно прав.

Вот только стыд всё равно лучше ненависти. С эгоистичной точки зрения человека, не желающего быть её объектом, естественно: того, кто испытывает, разъедает, увы, что одно, что другое.

— Этого достаточно, Себастьян. И я также прошу прощения — за то, что лгал тебе.

И судьба любит сарказм: обозначая проступок, Этельберт продолжал быть не до конца честным идентичным методом.

Выражая раскаяние, он аккуратно не упомянул, что если бы неким чудом оказался в прошлом, то ничего бы в своём поведении не изменил. Что расстраивала его — заведомая необходимость лжи. Что сожаление вызывали не собственные действия, а факт «четырёх хороших, славных, светлых лет не было бы — без обмана умолчанием».

Он знал, насколько ущербны и никчёмны в долгосрочной перспективе «извинения» из гнусного разряда «печально, конечно, но в подобных обстоятельствах я поступлю ровно также» — и прибегал к ним далеко не в первый и наверняка не в последний раз.

Привычная сделка с совестью, являющаяся одной из издержек профессии.

— И, в свою очередь, хочу, чтобы ты знал, что ничего мне не должен.

Но кто же из людей — совершенен?

— Спасибо, — неловко кивнул Себастьян и в том же духе добавил: — Как… идут дела в Университете?

Разумеется. О чём же ещё он мог спросить.

— Хорошо. Ты ведь и сам знаешь: очень достойный преподавательский состав… — «Высококлассные специалисты, в основном искренне любящие свою работу». — …и как всегда очаровательная молодёжь.