Самой Иветте до любопытных, но в общем-то не особо нужных пояснений Хэйса и в голову бы не пришло хаять представителей Оплотов за некий недостаток патриотизма: она ведь тоже была космополитом — передалось от мамы, творческой натуры, презирающей любые границы, и так никуда и не ушло; наоборот, только окрепло после четырёхлетнего путешествия, когда увидели собственные глаза, что люди разные, но фундаментально везде люди, а жизнь — кругом и всюду
(С её стороны считать Приближение дурным из-за конкретно этого его аспекта было бы лицемерием. Если бы — вдруг, внезапно, просто так и потому что потому — ей предложили уподобиться их сильнейшествам Архонтам, отказалась бы она совсем не из-за необходимости де-юре перестать быть ирелийкой.).
Она многое видела своими собственными глазами, но Хэйс её обгонял недостижимо: изучил мир гораздо шире и глубже, и хоть записывай за ним, рассказывающим о приглянувшемся — что Иветта, возвращаясь домой, и делала.
Финкарда, городок Эцволь: крутые снежные горки, с которых обязательно нужно скатиться на санках — ночью звёздной и бесснежной, натянув шарф на лицо по самые глаза, иначе искусает его до ссадин ветер, а затем расцарапает и горло, ворвавшись через открытый в восторженном крике рот. Инда, деревня Мирала: звенят и шелестят ловцы снов, развеваются, скручиваясь, пёстрые кружевные полотна и бродят чуть в отдалении, у реки, белошейные аисты — поднимись на рассвете, протяни руку к Соланне, попроси об участии и благословении и начни день с уверенностью в своих силах. Хлета, горный хребет Виламен: тянется между вершинами обвитый флажками и светильниками мост, и ты знаешь, что он не рассыплется и не упадёт — но сводит ноги паническая мысль
Забавно: Хэйс упоённо восхищался озёрами Ирелии, к которым Иветта давно привыкла и воспринимала, как обыденность — и лишь слабо дёрнул бровями, когда она выразила восторг от посещения Музея Ужасов и Обсерватории в Лонкре, столице Энгеллы.
Нормально, естественно, очень по-человечески, но всё равно забавно.
Она тоже рассказала ему о том, что помнила ярко: о шумных и суетных базарах Лимертаила, где теряются ориентиры, рассудки, обоняния и кошельки; о весеннем звездопаде в Каниоки, совершенно неожиданном и оттого казавшемся настоящим чудом; о хвойном лесе Ани-Джаквен, в котором одуряюще пахло — ну кто бы мог подумать — хвоей, свежестью, землёй и чем-то истинно, исконно древним, и «часовая прогулка» загадочно растянулась до самой ночи; о кофейнях Блацгена, библиотеке Тара-Гарди, консерватории Экс-ла-Кэри и дворцах Вирждена; о том, как на счету была каждая минута, новыми впечатлениями был наполнен каждый час, а каждый день был в той или иной степени — целой жизнью.
Она не рассказала о том, что за четыре года устала бездонно и смертельно.
От домов, пустынь, степей, морей, восходов, закатов, видов, запахов, звуков и красок, но в первую очередь — от людей.
Что-то внутри очень долго дрожало, трещало и ёжилось, а потом раскрошилось буквально за миг, и в дом-у-озера она вернулась выхолощенной и высохшей оболочкой Иветты Герарди. Которая понятия не имела, что ей делать, и не ощущала желания — что-либо делать.
Которой пришлось едва ли не заново учиться
Разрывались контакты: сперва изначально поверхностные, затем более серьёзные и наконец те, что казались по-настоящему дружескими и важными — и ужас в ретроспективе вызывало облегчение, которое она почувствовала, когда осыпались пеплом нити категории