Человеческое и для людей (СИ)

И она чуть не свалилась со стула, потому что вообще-то не ожидала ответной любезности — даже не надеялась, в принципе не задумывалась, а он взял и позволил: просто, походя, преспокойно, ничего себе, да как…

— И всё же, что с вами случилось? Вы можете описать?

Бр-р-р. Отличный вопрос.

Знала бы — сказала бы. И описать теоретически могла, но, увы, не хотела.

— Да ничего не случилось, ва… Этельберт. — «Н-да. К этому нужно будет привыкнуть». — Просто я, оказывается, успела сродниться со связями достаточно, чтобы ощутить потерю. Как контраст. Я просто растерялась, вот и всё.

И лгать ему было гадостно; тягостно и противно, однако легче, чем признаться: «Извините, я, кажется, увидела то, что мне видеть не следовало — то, что вы раскрывать, скорее всего, не хотели».

(Или поймала глюк — тоже вариант, и ничего страшного с ней не произошло, так зачем бедолагу тревожить? Нет уж: всё хорошо, никто не пострадал, волноваться не о чем — завершили и забыли, вот и весь сказ.).

Пожалуйста, прошу вас: поверьте и не настаивайте.

И Хэйс… Этельберт очевидно поверил: выдохнул, расслабился, кивнул и проговорил:

— Да, понимаю, известный эффект — посидите немного, сейчас всё пройдёт.

Ага. Известный: много где упомянутый, а потому и пришедший на ум — Иветта с силой провела руками по лицу и чтобы немного взбодриться, и чтобы скрыть его выражение, и пока она стирала с себя стыд, Этельберт умудрился достать откуда-то стакан и наполнить его водой.

— Выпейте до дна; мелкими глотками, не торопитесь.

И вообще она предпочла бы навернуть кофейку, но что дали, то и дали — пусть будет вода… с травяным привкусом; видимо, слабое успокоительное — тоже неплохо, отнюдь не помешает: сердечко-то заходилось, да, билось чаще, чем положено, по многим и многим причинам.

(Да будут они одновременно прокляты и благословлены.).

Опустошить стакан за один приём, разумеется, не вышло — руку с ним Иветта опустила где-то на половине и услышала:

— Как продвигается сессия?

И вот серьёзно? Сессия? Сессия?!

Как будто им не о чем было поговорить, словно не существовали в мире тысячи более интересных вещей, будто в прошлый раз, на обрыве Мерцающих Жаворонков, было сказано всё, что можно сказать о пьесах Шлихта, песнях Улу Санди и первом Архонте Сострадания, его сильнейшестве Дрикте; ну хоть не погода — спасибо и на том.

— Она продвигается, — усмехнувшись и выразительно закатив глаза, протянула Иветта.

«Как обычно, то есть как всегда».

Проходит без эксцессов и завтра, к счастью, для неё закончится — брось, Этельберт Хэйс, Пришибленный Приближённый и мастер Восхитительных Формулировок, у тебя наверняка имеются вопросы гораздо более любопытные, и сложные, и каверзные, и оригинально эксцентричные…

И конечно же, они у него имелись.

Они и отличный варх-шатский кофе.

***

Хорошая ложь и хорошая шутка похожи: в обеих есть доля правды.

Безмолвие Университета действительно ощущалось ноюще-зудящей потерей.

(Сторона отдающая была также стороной привыкшей-к-имеющемуся, и раньше Иветта не особо задумывалась над тем, что это означало, а стоило бы — следовало бы, ведь для стороны принимающей разница между состояниями, несомненно, оказывалась значительно сильнее, но и для освобождающегося она тоже была.).

Ты словно забыл какую-то мелочь — строчку из любимого стихотворения; имя второстепенного персонажа истории, которую пытаешься пересказать; название улицы, где обнаружил милую кафешку, которую теперь хочешь посоветовать — и морщишься, и щёлкаешь пальцами, и с каждой секундой раздражаешься всё сильнее, но вспомнить не можешь и никогда не сможешь, потому что в твоём сознании образовалась дыра, которая, увы, не исчезнет и не затянется.

Тишина, которая кажется чуждой и потому коробит, хотя более… нормальна именно она.

И когда-нибудь (скорее всего, довольно скоро) ты приспособишься, то есть вернёшься к естественному началу: заново научишься жить без того, что и не должно было свалиться на твою голову, но времени потребуется явно больше, чем сутки.

Сегодня молчание угнетало — было давящим, прямо как молчание магистра Тарьятти, с кислым лицом вписывающего в зачётку очередной четвертак.

«Ой, ну извините, — глядя на него, также кисло подумала Иветта. — По крайней мере, я честно сдала, чем похвастаться могут далеко не все».

Ей и представить было тяжело, насколько нужно ничего не знать и не делать, чтобы срезаться на Тарьятти, который спрашивал обстоятельно, но совсем не зверствуя, однако люди как-то умудрялись: пока она сидела в очереди в коридоре, всем вокруг успели пожаловаться аж четверо «обиженных» (из девяти-то отстрелявшихся!), и как бы печально, конечно, но чем они занимались-то весь семестр?

Кукуя на небесном острове с закрытыми порталами, между прочим — только учиться и остаётся, разве нет? Впрочем, Иветта себе занятия находила (и помимо прогулок с Хэ… Этельбертом, ага), может, и они хватались за что угодно, не чувствуя в себе сил по-человечески изучать материал — понятно, учитывая «оплотские» обстоятельства, но тем не менее…