Человеческое и для людей (СИ)

Иветта вернулась на кухню, неторопливо выпила остывший кофе, привела в порядок брови и ногти, немного подкрасила веки, надела строгие чёрные туфли, — финальный, так сказать, штрих — поставила защитные стены и закрыла за собой дверь.

***

Она шла обратно к Университету по Дороге Восточного Ветра, по острову, продолжающему висеть в небе, по городу, в котором ничего не изменилось: всё также не было руин и не было на улицах — людей.

***

Покои Хранителя располагались в центральном корпусе Университета, и не было на Каденвере точки — выше этой. И никогда не будет: не строят на Островах зданий, обгоняющих их сердца в стремлении к небесам. Говорят, покои Хранителя являются апогеем Университетов и в прямом смысле, и в переносном — Иветта не знала, правда это или нет, потому что никогда в них не была.

А вот в кабинете Хранителя, находившемся гораздо ниже, лишь на сороковом ярусе, была неоднократно, и теперь стояла перед — до боли — знакомой дверью: высокой, «деревянной», пепельной, украшенной золотыми символами основных известных жестов.

Порталы не работали, поэтому пришлось воспользоваться подъёмником — встречавшиеся на пути собратья-студенты исподтишка косились, но в целом не особо реагировали: в конце концов, человек ведь волен одеваться, как ему заблагорассудится. Иветта не причиняла никому вреда и не нарушала никаких правил, она просто…

(Как известно, каждый сходит с ума — по-своему.).

Ей просто нужно было прекратить тянуть время.

Она вдохнула. Выдохнула. Прикоснулась к плите обращения. Услышала приглушённое, искажённое магией «Войдите», вдохнула и выдохнула ещё раз — и сделала именно это.

Кабинет Хранителя… изменился только в мелочах.

Он был круглым; правую дугу стены занимали стеллажи с книгами, левую — они же, но посередине имелся зазор, вмещающий камин, перед которым стоял маленький столик, окружённый комплектом из двух низких кресел и дивана. Весь он был создан из какого-то не существующего в реальности материала: кофейного и мягкого, как… доброжелательное болото — Иветта не впервые встречала мебель, в которой не сидишь, а тонешь, но эта затягивала как-то особенно.

Ровно в середине кабинета стоял массивный и внушительный стол из тёмного «дерева», — а может, и вправду дерева — а за ним располагалось высокое и широкое окно с изящными «серебряными» рамой и переплётами. Иветта помнила, как удивилась, увидев его в первый раз: она ожидала, что в кабинете Хранителя оконный проём будет занимать какой-нибудь величественный, сложный и невероятно красивый витраж, демонстрирующий что-то, связанное с магической наукой, но нет. Занимало его — обычное чистое стекло.

(И очень странным казалось расположение стола: получалось, что Хранитель сидит к окну спиной, а это ведь не больно-то практично. Кто принял подобное решение и зачем?).

Изменился цвет оконных штор: раньше они были светло-серыми, а стали — тёмно-серыми (видимо, потому что кресло Хранителя занимала Печаль, а не Отчаяние). Не горела лампа на столе, а ведь пасмурными вечерами — такими, как этот — она горела всегда, но, возможно, Хэйс был привычен к полумраку, и ему хватало светильников, прикреплённых к стеллажам. Не горел камин.

Однако перед столом, как и прежде, стояли два кресла: повёрнутые к Хранителю и располагающиеся на некотором расстоянии друг от друга, они — обитые тёмно-каштановым «бархатом», с высокими спинками и широкими подлокотниками — были гораздо более строгими, чем «каминные», но всё равно удобными.

Иветта прошла вперёд и в нерешительности остановилась. Ей… не предложили сесть.

У неё на родине — в Ирелии, Союзе Вольных Городов, презирающем условности и усложнения — уважение выражалось улыбкой, добрым словом и протянутой рукой. В Кареде было достаточно глубокого поклона с ладонями, прижатыми к сердцу; в Серде — полупоклона с ладонями, прижатыми к бёдрам, в Лекене — ритуальной фразы «Сиятельно и благословенно присутствие ваше»…

Условности и усложнения в нынешнем, тринадцатом — без восьми лет четырнадцатом — веке от Исхода Создателей не любил почти весь мир, но ключевым словом здесь было «почти». Хэйс мог быть родом из страны, где при встрече с первыми среди равных садиться по своей воле, без их позволения, считалось невежливым.

Из страны — или из времени.

Наверное, лучше было остаться стоять — к тому же, это позволяло не приближаться к столу.

(Этельберт Хэйс. Очень… нейтральное — и далеко не факт, что настоящее — имя. Ангала? Серда? Олеанна? Хегран?).

Он, кстати, — кто бы мог подумать! — за прошедшую декаду не изменился вообще. Всё те же длинные седые волосы, сопровождающие неопределяемый возраст, всё тот же крупный нос, узкие губы, чересчур светлые глаза и скулы и линия челюсти, которыми можно было резать.

Он сидел с прямой спиной, подавшись вперёд и положив на стол сцепленные в замок руки, и смотрел на Иветту неотрывно и бесстрастно. И наконец сказал:

— Иветта Герарди.

Это… не было вопросом, но она всё равно ответила:

— Да, — и почти сразу же добавила: — Ваше преподобие.