Человек бегущий

Но путешествие не закончено: нам ехать дальше на юг, в Верону, где вечером, как всякий раз по окончании Тура, мы идем на оперу под открытым небом в римском амфитеатре Арена ди Верона, который каждое лето переоборудуют под оперную сцену. Наши предыдущие Трансальпы уже заканчивались «Аидой» и «Травиатой», и теперь это снова Верди – «Трубадур» в постановке Франко Дзеффирелли с Анной Нетребко в роли Леоноры. И вот уже через пару часов, выбритые и приодетые, мы идем по Виа Рома, вдыхая запахи кофе и парфюма, и вместе с нами сотни людей из разных стран парами и целыми компаниями направляются к Арене, которая каждый вечер гигантской чашей стягивает к себе всю жизнь в этом городе. Пройдя мимо озабоченных спекулянтов и учтивых билетеров, мы находим свою арку и не без труда поднимаемся на усталых ногах по крутым и высоким ступеням – строительные нормы в Древнем Риме были рассчитаны на физически крепких людей. Сидеть на Арене можно на разных категориях мест: в партере расставлены удобные кресла с пледами на случай вечерней прохлады, и билеты стоят пару сотен евро – туда съезжается на «Феррари» богатая публика из Милана и с озера Комо, там вечерние платья, манто и бокалы с шампанским. В центральной части Арены, на ступенях напротив сцены, где в обычном зале расположен амфитеатр, – места подешевле и публика демократичнее. Самые дешевые и самые, на мой взгляд, аутентичные места – на боковых ступенях по обе стороны сцены: там можно не беспокоиться о дресс-коде, взять напрокат пару подушек для сидения и устроиться на остывающих камнях, глядя сверху на сцену и на амфитеатр; а если забраться на верхние ступени, то будет видно и весь город.

Там мы с Ваней и расположились, и действие внизу – как всегда у Дзеффирелли, пышное на грани китча, с конями, хоругвями, шествиями и батальными сценами – дополнялось другим: закатом над Вероной. Последний свет догорал на терракотовых стенах домов, на крышах палаццо, на сводчатых арках кампанил, колоколен, устремленных в вечернее небо, где со свистом чертили ласточки. Теплый ветер доносил запах свежескошенной травы с окрестных полей, на горизонте розовой полоской видны были Доломиты, с которых мы только что спустились. И вместе со звуками музыки, которая рассказывала вечную историю любви и предательства (а Верди, старый фокусник, умеет безошибочно играть на клавишах эмоций, вызывая слезы в нужных ему местах, будь то хор монахов Miserere или прощальный дуэт Манрико и Азуччены Ai nostri monti), вместе с остывающим теплом отполированных временем камней, что хранили отпечатки ног древних римлян, вместе с сумерками, сгущавшимися над городом, которому больше двух тысяч лет, возникало ощущение времени, ставшего медленным и пластичным, как этот бесконечный день в Альпах, от рассвета в баварском Миттенвальде до заката над крышами Вероны.

Марафон как нарратив

1

Говорят, что Нью-Йорк – это город, в котором можно найти все. Не знаю, быть может, в Нью-Йорке нет тундры и гор – зато там есть настоящие, классические времена года. Осень там огненно-рыжая, в листьях Центрального парка, в суете желтых кэбов, в запахе жареных каштанов, которые продают в фунтиках из рогожки. Зимой город может завалить снегом, те же такси беспомощно буксуют в сугробах, школы закрыты, и прогнозы погоды похожи на военные сводки со стрелками наступлений атлантических циклонов. Весной там цветет магнолия, благоухает самшит, и ты вспоминаешь, что этот город лежит на широте Ташкента. А летом приходит жара: горячий воздух заперт в ущельях небоскребов, а океан добавляет влажности. Помню карикатуру в августовском номере The New Yorker – человек сидит на лавочке в парке и изумленно смотрит, как к нему по воздуху подплывает рыба и говорит: „It’s not hot, it’s humid“11.

На один из таких дней и пришелся мой первый приезд в этот город. После десятичасового перелета из Москвы и долгой очереди на пограничном контроле – своим томительным ожиданием и многообразием лиц она напоминала чистилище – ошалевший и размякший, я вышел из аэропорта имени Кеннеди в марево летнего дня и рухнул в салон такси. Еще час по загруженным хайвеям Квинса, мостам Бронкса и кварталам Манхэттена – и мы на Верхнем Вест-Сайде в районе Колумбийского университета, где мне предстояло провести год. Меня поселили в исторической резиденции International House на Риверсайд-драйв, на высоком берегу над Гудзоном.