Человек бегущий

Однажды я уже прыгал в воду с кормы судна, только высота была вдвое больше, около десяти метров, и подо мной была акватория торгового порта в Роттердаме. Это было 25 лет назад, в августе 1990 года: я возвращался морем из Нью-Йорка, где учился в магистратуре Колумбийского университета, в Ленинград, в СССР, не подозревая, что через полтора года ни этого города, ни этой страны на карте уже не будет. Такой классический вид путешествия я выбрал по семейной традиции. После Второй мировой у нас в Бразилии, словно в «Тетке Чарлея» Брэндона Томаса, оказалась родная тетя, сестра моей бабушки. В период оттепели она нашлась, в 1957 году приезжала в СССР на фестиваль молодежи и студентов, а в 1970-х, на фоне выездных послаблений, к ней стали ездить ее братья и сестра, моя бабушка. Перелет в Рио-де-Жанейро был дорог для наших финансов, но тут обнаружилось, что торговые суда Балтийского морского пароходства брали в рейс одного-двух пассажиров за сравнительно скромные деньги. Так моя бабушка стала заядлым мореходом и трижды плавала в Бразилию, в оба конца, исправно посылая открытки по пути следования: Гамбург, Киль, Лиссабон, Ресифи. Так была проторена «домашняя дорога» через Атлантику.

Летом 1990 года я возвращался в Советский Союз, где бушевала перестройка, бурлил Съезд народных депутатов и толпы собирались у стендов «Московских новостей» на Пушкинской площади. Я ехал, нагруженный новыми идеями и планами, ящиками полузапрещенных на родине книг – от Шаламова и Солженицына до Розанова и Бердяева, что я набрал в эмигрантских книжных лавках, с баулами удобной американской одежды – кроссовки, карго-штаны, толстовки с капюшоном, которые стали основой моего гардероба на много лет вперед, и с доброй тысячей компакт-дисков с классической музыкой, купленных на развалах Бродвея и Гринвич-Виллидж. Все эти дары Нового Света решительно не помещались в самолет, и я вспомнил про семейный способ путешествия морем. Нашлось подходящее судно – сухогруз «Анна Ульянова», – готовое взять одного пассажира, и в один солнечный майский день я прибыл в минивэне со всем своим добром на терминал «Ред Хук» в Бруклине и загрузился в пустующую каюту лоцмана на седьмой палубе.

Однако торговое судно – существо подневольное, грузовик, который пароходство гоняет по мировому океану в поисках выгодных заказов. Перед отплытием пришла телеграмма от диспетчера – идти не в Ленинград, а в порт Джексонвилл во Флориде, затем нас отправили в тропики через бурое от водорослей Саргассово море и через экватор в бразильский порт Сантуш, откуда я выбрался на пару дней к тете в Рио, затем в Паранагуа, райское место с идиллической лагуной с рекламы батончика «Баунти», где лианы можно было потрогать рукой и в сельве кричали обезьяны, и дальше, дальше на юг. Так двухнедельный круиз через Атлантику превратился в незапланированное трехмесячное путешествие, и я очутился на пляжах Копакабаны с их мальчишками-футболистами, продавцами кокосов и неземными красотками в мини-бикини, словно состоящими из упругих шаров на шарнирах, гулял вечерами в Бахо, портовом районе Буэнос-Айреса, знакомом по рассказам Борхеса, где в лавках пахло свежим мясом и выделанной кожей, в кабачках люди пили мате и танцевали милонгу, и женщины, в отличие от смуглых красавиц Бразилии, были все бледнолицы и худы. И затем через штормовые сороковые широты мы дошли до Пуэрто-Мадрина на юге Аргентины, недалеко от Огненной Земли, где возле судна на рейде плавали косатки, выныривали любопытствующие мордочки морских львов, а по длинным галечным косам разгуливали патагонские пингвины. Там запомнились гигантские восьмиметровые приливы, от одного из которых мне пришлось спасаться на скалах, рядом с возмущенным птичьим базаром – зато, когда наступил отлив, открылась идеально гладкая многокилометровая песчаная коса, в которой, как в зеркале, отражался горизонтальный месяц Южного полушария, словно тающая в небе улыбка Чеширского кота.

Обратно на север мы шли «в полном грузу» на черепашьей скорости 12 узлов, один градус широты в день – быстрее не позволяла машина, которую не охлаждала тридцатиградусная забортная вода. Дни тянулись мучительно медленно в расплавленном олове тропического солнца, от абсолютной влажности отказывали электроприборы, осадка была такой низкой, по самую ватерлинию, что летучие рыбы запросто перемахивали через судно, почти не шлепаясь на палубу, так что с утра коку и на сковородку не набиралось. Команда изнывала от скуки, всех охватила апатия – и тут я поссорился с капитаном. Не помню, что послужило причиной, раздражение ли от долгого перехода, неосторожное замечание или тот факт, что я несколько раз манкировал приглашением смотреть у него в каюте видео, то ли «Рокки», то ли «Рэмбо», в компании старпома, четвертого помощника и учительницы английского, единственной женщины, взятой в рейс, предпочитая взамен сидеть над своими книгами и диссертацией и часами слушать компакт-диски. Слово за слово, я что-то резко ответил, капитан смолчал, но затаил обиду.