Человек бегущий

Месть его была коварна. Когда после полуторамесячного перехода мы пришли, наконец, в Европу (помню свое ликование при виде белых скал мыса Финистерре в Португалии – впервые я буквально осознал, что Европа – моя родина), прошли через прозрачные волны Бискайского залива и стальные – Ла-Манша и прибыли в порт Антверпен, капитан перешепнулся с пограничниками Бенилюкса и торжественно объявил мне: «А вы на берег не сойдете». (Замечу, по умолчанию моряков и приравненных к ним пассажиров торговых судов везде выпускали в город.) «Сидите в каюте и читайте книжки», – с удовольствием добавил он.

Не смирившись с запретом, я просто сошел на берег и отправился в город: в музее Рубенса как раз был день бесплатных посещений – денег к этому моменту путешествия у меня уже давно не было, последний доллар я оставил в Рио-де-Жанейро. Капитан был взбешен и приказал в следующем порту, Роттердаме, останавливать меня силой при попытке выйти с судна – верхняя линия трапа является государственной границей. Был жаркий августовский день, мы были пришвартованы у причала, я стоял у борта и наблюдал, как с маленьких барж, которые принимали груз прямо с судов, прыгают в воду и купаются люди – после ряда экологических бедствий дельту Рейна уже тогда так хорошо почистили, что акватория крупнейшего торгового порта Европы была пригодна для купания. Пару раз я невзначай прошел мимо трапа, где за мной зорко следили двое вахтенных, с бортов моряки удили рыбу, безлюдна была только корма.

Решение созрело моментально. Я уже читал в самиздате книгу «Один в океане» Славы Курилова, невыездного советского океанографа, мечтавшего о побеге из СССР, про его легендарный прыжок с борта советского круизного лайнера в водах Филиппинского архипелага и трехдневный заплыв на 100 километров среди акул и течений до острова Сиаргао в декабре 1974 года. Чувство несвободы, несправедливости и желание бежать терзали мою душу. Я огляделся по сторонам, перелез через леера, разжал руки и полетел солдатиком вниз. Судно к тому моменту уже достаточно разгрузилось и поднялось, высота у кормы была метров десять, и я почувствовал удар о воду даже через подошвы кроссовок.

Самым неприятным в этом приключении был вид винта. Я помнил, как Курилов точно рассчитал траекторию прыжка, чтобы уйти от затягивающей силы лопастей и попасть в отбойную волну. У нас машина была остановлена и винт был неподвижен, но его размеры потрясали воображение – каждая лопасть была размером с два моих роста: ржавые, облепленные ракушками, в них таилась смертельная мощь и угроза, человеческому телу не место рядом с этим колоссом индустриального века. Подолгу проныривая, чтобы не привлечь внимания, я поплыл прочь от судна, мимо барж с купальщиками, в направлении противоположной швартовой стоянки, где заприметил выходящую из воды железную лестницу. Выбравшись на берег, я быстро обсох в шортах и майке, но оставалась проблема: выйти за охраняемую территорию порта, обнесенную сеткой с колючей проволокой. Я решил ее при помощи составленных друг на друга палет (позже их у нас назовут европоддоны) и разорванной картонной коробки, которую я набросил на колючку.

Неуклюже свалившись на землю, я вскочил и издал победный клич индейца, показав в сторону судна размашистый фак. Впереди был полный день свободы, хоть и без гроша в кармане, Роттердам с его тенистыми парками и телебашней «Евромачта», похожей на капитанский мостик, чудом сохранившийся от бомбежек исторический район Дельфсхафен – но главным было пьянящее чувство собственной незаконности и неуязвимости, словно я перешел запретную грань и приобрел волшебные силы, стал невидимкой. Я бродил по городу, глазел на витрины, пил из фонтанчиков, нюхал дым марихуаны из кофешопов, в забегаловке в районе красных фонарей вызвался помыть полы за тарелку еды и на рассвете снова вышел к гавани. Ворота порта были открыты, и я зашел, не таясь, никто меня не остановил. Дойдя до швартовой стоянки нашего судна, я затаился за контейнером. Вахтенные лениво ходили вдоль борта, трап был наполовину поднят, но под ним свисала страховочная сетка. Дождавшись, когда матросы свернули за судовую надстройку, я встал на швартовую тумбу, дотянулся до сетки, долез по ней до трапа и юркнул на борт. Дух перевел уже в своей каюте – у двери стояла накрытая тарелка с остывшим ужином, капитан считал, что я в обиде заперся у себя и не выхожу. В следующем порту захода, Бремене, он уже смилостивился и дал команду выпустить меня на берег, но ни одна душа так и не узнала о моем побеге на волю и незаконном посещении Роттердама.

3