Человек бегущий

Я проехал три круга, более 50 километров, и уже хорошо чувствовал трассу – ее быстрые спуски с неожиданными нырками, глинистые подъемы, заболоченные низины с мостиками, поросшие высокой травой, ее редкие камни и скользкие корни. Появилось чувство уверенности и легкости, когда я спокойно держал руки на руле, позволяя двухподвесному велосипеду обрабатывать неровности рельефа. Погода была нежаркой, то припускал, то прекращался мелкий дождь. Отправляясь на последний, четвертый круг, я неожиданно свернул на неприметную боковую просеку, по которой прежде не ездил, решив разведать новый маршрут. Заросшая тропа петляла по тенистому лесу, затем нырнула вниз и понеслась под уклон одного из многочисленных ромашковских оврагов…

Я очнулся от того, что на лицо капал дождь. Я лежал в траве под большой березой, парализованный сильной болью, которая не давала даже шевельнуться, не то что встать. Велосипед валялся поодаль. Я не понимал, что произошло, потеряв сознание и короткую память. Приехав на это место следующим летом, я попытался реконструировать случившееся на крутом склоне: скорее всего, я не заметил скрытую травой глубокую яму на спуске, угодив в которую я был выброшен вместе с велосипедом в стоящую рядом березу и ударился об нее правым боком. В тот момент я решил, что у меня сломан позвоночник, настолько тотально я был обездвижен. Телефона с собой не было, мой маршрут был никому не известен, а к вечеру небо затянуло, и принялся лить уже осенний дождь, стуча каплями по листве и по моему велосипедному шлему.

Я лежал под березой, клацая зубами и не понимая, как быть дальше. Ползти я не мог из-за боли, вероятно, мне предстояло провести ночь в лесу, а то и день, пока меня кто-то не найдет. И тут по счастью неподалеку раздались голоса – по лесу шли двое грибников с корзинами опят, рано высыпавших тем дождливым летом. Собрав силы, я закричал, они меня услышали и подошли, не без труда отыскав меня в высокой траве.

Затем были мучительные полчаса, когда меня тащили по лесу до МКАДа, вызов «скорой», институт Склифосовского. Рентген показал перелом костей таза – от удара о березу разлетелась подвздошная кость – и три сломанных ребра. Заведующий отделением травматологии Эмиль Иванович Мустонен долго смотрел мои снимки и думал, а затем снял с полки справочник по военно-полевой хирургии 1948 года издания и, полистав его, сказал: «Ни операция, ни гипс не нужны, только покой. Ваши мышцы сами поставят кости на место».

Меня определили в палату, где уже лежали семь мотоциклистов с сочетанными травмами – некоторые из них на замысловатых растяжках с грузиками – и охранник загородного дома, которого подмял и порвал вырвавшийся из вольера хозяйский алабай. Удивительно, но сейчас я вспоминаю пару недель, проведенных в компании тяжело травмированных людей, загипсованных, словно мумии, как светлое и веселое время. Возможно, в качестве терапии и защиты от боли мы много смеялись – травили по очереди анекдоты и байки, перебрасывались шутками, продолжавшимися и после отбоя, так что, бывало, далеко за полночь в палату врывалась рассерженная дежурная медсестра и возмущенным шепотом заявляла, что мы своим гоготом будим все отделение.

Медсестер и санитарок, кстати, в те годы в «Склифе» не хватало: за моими мотоциклистами ухаживали родители и родственники, они же и мыли полы в палате, но ночью все уходили, и приходила боль, так что я научился сам себе делать уколы, поскольку руки все же двигались. В темноте, не меняя положения головы и тела, находил на тумбочке шприц, ампулу кетонала, обламывал головку, набирал пять кубиков и колол себя во внутреннюю сторону ляжек. Самым тяжелым оказалось чихание: за несколько секунд до чиха ты понимал, что он неотвратим, и внутренне готовился к неизбежной боли; и вот он наступал, предательски сотрясая все тело, так что от боли темнело в глазах. Но в остальном я быстро шел на поправку, чувствуя даже некоторую неловкость перед соседями по палате: через пять дней я встал на костыли, а через десять был выписан из больницы. Дальнейший сценарий реабилитации был мне известен по прошлым травмам: массаж, лечебная гимнастика и ежедневный бассейн – аквааэробика, ходьба и бег по дну. К Новомугоду я уже стоял на лыжах – о чем с гордостью сообщил Эмилю Ивановичу, которого приехал поздравить с праздником, но не стал хвастаться перед соседями по палате, двое из которых по-прежнему лежали в отделении, готовясь к новым операциям: по сравнению с тяжелыми мотоциклетными травмами, мои переломы теперь казались не страшнее, чем детский коклюш.

Стал ли я сильнее от своих падений и возвращений? Не знаю. Наверное, стал умнее, появилось более внятное чувство собственного тела как инструмента по проверке окружающего мира и себя на прочность. Мне кажется, что все в мире связано, и твои внутренние дисбалансы, ошибки и риски рано или поздно возвращаются извне – как встречная машина, береза или леденистый поворот: все свои несчастья мы программируем сами.