Человек бегущий

Прямо от крыльца дорога забирает круто вверх – начинется 150-метровый подъем от моря к деревне. Дается он непросто: ноги, загруженные велосипедной работой, поначалу отказываются переключаться на бег. Это одна из сложностей триатлона – переход с велосипеда на бег, особенно если это «железная» дистанция, когда ты провел пять—шесть часов в седле, и мышцы под завязку забиты молочной кислотой, хотя и на коротких дистанциях бывает не легче. Для этого триатлеты тренируют нелюбимые всеми брики, «кирпичи», многократно переходя с велосипеда на бег и обратно, пока не добиваются того, что ноги автоматом переключаются в нужный режим, и при этом не прихватывает от боли закисленную диафрагму. А «кирпичами» они называются не только потому, что закладывают основу выносливости, но и потому, что просто тяжело – как нелегко сейчас мне, трусцой поднимающемуся на деревянных ногах по серпантину между виноградниками.

Я пробегаю через деревню, поднимаюсь еще на полсотни метров вверх и оказываюсь на холмах над Писсури, среди богатых вилл, утопающих в раскидистых садах. Здесь дует свежий вечерний ветер, жара отступает. Я продышался, ноги разбежались, и можно перейти на рабочий темп и оглядеться окрест. Поселок заканчивается зоной для пикников, за которой тянутся вересковые пустоши, среди которых стоят по отдельности мощные, узловатые оливы и выгорожены просторные загоны, в которых пасутся лошади. Я бегу по каменистой грунтовке, колеи которой становятся все незаметнее, теряются в траве, так что я стараюсь топать громче, чтобы распугать змей, которые могут оказаться на пути.

Признаюсь, в отличие от Даррелла, я боюсь змей, и те жирные средиземноморские гадюки, которые выползают иногда погреться на шоссе, не вызывают никакого желания познакомиться с ними поближе. Однажды я чуть не наехал на такую за крутым поворотом на горном подъеме: мы секунду ошеломленно смотрели друг другу в глаза, после чего она молнией метнулась в придорожную траву. А еще я однажды видел, как кошка охотилась на змею: в сухой траве неподалеку от грунтовой дороги они застыли друг перед другом, чуть покачиваясь перед броском. Первой не выдержала гадюка и бросилась вперед, но кошка ловко ушла в сторону, накинулась на змею сбоку и тут же ее придушила. Кипрские кошки – легенда острова. Они особой породы – все поджарые, длиннолапые, гладкошерстные, с большими настороженными ушами. Раскраски они почти все полосатой, причем полосы одновременно идут вдоль и поперек, как на муаровой ткани. Держатся они независимо, гуляют по лесам и полям, охотясь на мелкую живность, иногда равнодушно принимают от человека еду и питье, но почти не позволяют себе нежностей.

Согласно преданию, в начале IV века на Кипре случилась 17-летняя засуха, в результате чего в районе Лимассола, на берегах соленого озера Акротири, развелось такое количество ядовитых змей, что они заполонили всю округу, и жители начали в страхе покидать остров. В то время (предположительно в 326 году) через остров проплывала святая Елена, мать императора Константина, по пути из Палестины в Константинополь. Узнав о постигшем Кипр бедствии, она распорядилась привезти из Египта тысячу кошек, которые традиционно охотились на змей – даже бог солнца Ра в египетской мифологии выступает в образе рыжего кота, который ежедневно убивает змея Апопа, силу зла и хаоса. Корабль Елены причалил к полуострову Акротири, где она повелела основать мужской монастырь в честь святителя Николая, который и стал центром кошачьей общины Кипра. По легенде, кошки охотились на змей в окрестностях весь день, выходя на охоту по звону колокола и по нему же возвращаясь, – утверждают, что люди приезжали со всего острова, чтобы посмотреть, как по утрам из ворот монастыря выходит полосатое войско и вечером стекается обратно. Кошачий монастырь просуществовал на Кипре до XVI века, когда остров был захвачен турками, и возрожден в 1980-е уже в качестве женского: там по-прежнему обитают сотни кошек, за которыми присматривают пять монахинь. Нынешние кипрские кошки и коты-охотники – потомки тех египетских, они по-прежнему вхожи во все храмы и монастыри и пользуются на Кипре почти таким же почетом, как в Древнем Египте, где после смерти кошки люди объявляли 70-дневный траур. Но сейчас ни одной из них нет со мной рядом, чтобы защитить от змей, и поэтому я осторожен.

Грунтовка превращается в тропинку, которая ныряет вверх и вниз по хребту над морем и выводит меня на плоскую площадку над обрывом, поросшую терновником. Внизу, под ногами, море – с высоты видно, как оно меняет цвет от черного вдали до ультрамаринового на глубине и изумрудного на отмелях. Впереди, на фоне закатного солнца, черной горбушкой высится скала Афродиты, а по правую руку, словно мираж, истаивают очертания далекого Троодоса. Ветер крепчает, охлаждая разгоряченное тело, донося снизу крики чаек. Я разворачиваюсь и бегу той же тропой обратно, к долинам, которые из золотых становятся медными, тусклыми под обессилевшим небом, и всю окрестность постепенно накрывает размеренный треск цикад.

6