Человек идет в гору

вознамерившись купить билет на пароход, передумал и пошел в

областной комитет партии.

Секретарь обкома Булатов принял его поздно вечером.

Невысокий, очень широкий в плечах мужчина, с густой

шевелюрой седых волос и прямодушным выражением

лица, протянул Алексею руку.

138

— Здравствуйте, товарищ Чардынцев.

Алексея смутило, что его назвали по фамилии, будто

уже известного здесь человека. Он собирался сделать

длинное вступление о причинах, побудивших его прийти

на прием к секретарю обкома, но почему-то просто

сказал:

— Я из здешних мест. Рыбаковский.

— Знаю, — кивнул Булатов. — Отец ваш здесь

прославился в гражданскую войну.

— Хотел бы посоветоваться насчет работы, —

продолжал Алексей.— Из армии я ушел по состоянию здоровья.

— Работу мы вам найдем, а вот со здоровьем дело

сложнее. Чем болеете?

—• Пуля в легких. Но она мне нисколько не мешает.

— Нисколько? — переспросил Булатов и почему-то

повеселел: —Вы, кажется, из той породы людей, для

которых труд — самое верное лекарство! Ну, что ж,

подумаем... Вы не хотите ли на партийную работу?

Алексей помолчал, потом улыбнулся:

— Для меня, товарищ Булатов, любая работа —

партийная.

— Верно! Образователь «Семнадцатой республики»

должен быть хорошим организатором.

— Откуда вы знаете? — спросил Алексей.

— Вопрос праздный. Я думаю, что вам надо все-таки

отдохнуть. Наберитесь терпения. Потом мы дадим вам

работу.

И вот он снова в родном селе. Вон за оврагом Шай-

танка, где Чардынцев любил ловить с дружками раков.

В гущине орешника сверкнула лисица-огневка, и у

Алексея азартно перехватило дыхание. Мягкий ветер

доносил ароматы пчелиных сотов, пряного укропа... Тихо

шептались неугомонные сплетницы-осины, а вокруг них

толпились любопытные березы.

Чардынцев искал глазами могилу отца. Слева над

обрывом белела высокая береза. Он прошел к берегу.

Среди алых цветов мака темнела латунная пластинка

с вычеканенной надписью:

«Здесь покоится Чардынцев Степан — красный

командир и защитник справедливой жизни».

Алексей глянул вверх — вечным нескончаемым

фонтаном били в небо и сбегали вниз тонкие серебряные

струи ветвей...

139

Г л а в а вторая

Степанида была на крыльце, собираясь идти с

ведерком по воду, когда скрипнула калитка (этот с детства

знакомый и не изменившийся звук отозвался в сердце

Чардыицева острой и сладкой болью), и во двор вошел

плечистый военный.

Сквозь туман нежданных слез увидала она лучистую

Степанову улыбку на смуглом лице, услышала

срывающимся голосом произнесенное:

— Мама!.. Родная моя!..

Он целовал ее желтое морщинистое лицо, выцветшие

глаза, гладил редкие пряди седьих волос и с немой тоской

повторял про себя: «Что сделало с тобой время, мама!»

—- Алешенька!.. Я уж не чаяла повидаться... — певуче

шецтала мать.

Алексей вошел в горницу. Из каждого угла глядело

на него бесконечно родное, овеянное романтикой

воспоминаний»..

Та же висячая лампа с жестяным кругом, та же

стародавняя лавка у стола и, кажется, те же тараканы, что

задумчиво шуршат в щелях стены.

—¦ Алешенька, ты бы с женой приехал, с

ребятишками... До каких годов' дожила, а внучонков на руках не

держала, — растроганно проговорила мать.

— Знаешь, мама, былину русскую, — усмехнулся

Алексей.— «Оберегал землю родную Илья Муромец, ни

дома себе не построил, ни семьи не завел».

— Господи!

И, заглядывая ему в глаза, робко спросила:

— Что ж ты так, Алешенька, а? Бобьмем-то... Аль

человека не нашел по душе?

— Не нашел, мама.

Мать завозилась с самоваром, беззвучно шевеля

губами...

Весть о приезде Чардынцева мигом облетела Рыбако-

во, и вечером изба бабки Степаниды уже была полна

народу.

Слушая рассказы Алексея Степановича о войне,

парни и девушки с уважением поглядывали на его золотые

погоны с тремя большими белыми звездами.

140

В разгаре беседы пришли три старика. По могучей

еще фигуре и какому-то орлиному выражению лица Чар-

дынцев узнал в одном из них некогда знаменитого

сплавщика Никифора.

— Ну, чистый Степан, срази меня гром! И статью, и

лицом, и удальством в глазах. С приездом, Лексей Степа-

ныч! — с густой певучей силой проговорил дед Никифор.—

До какой высоты хлопец дошел! А, кажись, давно ли у

меня яблоки из сада таскал. И, помню, как за уши тебя

дравши, я правое ухо твое маленько того... попортил...

Чардынцев тронул рукой правое ухо, и все разлившего

рассмеялись.

— Жизнь, она нынче шибко мельтешит. Ух, шибко! —

продолжал дед Никифор. — Мы, старые хрычи, будто в

заводи шевырялись, а молодежь, она на самой быстрине.

Вот по-гляди, Лексей Степаныч, давно ли на губах

мамкино молоко обсохло, — он показал на прислонившегося

к печке высокого кудрявого паренька со строгими

глазами,.—а головастый, что пророк Илья!

Лицо паренька залилось краской.

— Давеча он доклад делал в клубе... Поверишь,

Америку так на обе лопатки положил, что там, за окияном,

главным буржуям, верно, весь день икалось, срази меня

гром! И все растолкует — где какой народ живет, где

какой делец воду мутит... Сиди себе, ума набирайся,

добрый человек.— Дед хитровато потрогал свою дремучую

бороду и перевел взгляд на молоденькую девушку с

карими улыбающимися глазами. — Погляди на девку,

Лексей Степаныч. Ей бы только с парнями в переглядки