Человек идет в гору

— Там друзья.

— Ишь ты! Везде у тебя родня.

— В добром деле друзей много!

— Ты бы имячко на память оставил, — сказал вдруг

отец, вытирая глаза.

— Завтра узнаешь. Когда искать меня станут!

Ссыльный схватил его руку, крепко пожал.

— Спасибо, отец!

— Будь счастлив! С богом! — крикнул старик и,

перекрестившись, толкнул лодку...

И-эх, и швыряло нас, эх, и кидало в ревучей пучине!

152

Видал я бури на Волге, — свирепой она бывает,

матушка, — но Енисей, дьявол, злее!

Хот, кого я вез, зорко вглядывался в набегавшую

волну, крепко держал руль. Потом настудила темень.

«Далеко ли до берега? — думал я в страхе, — не

подвели бы руки... неметь начинают... мочи нет плыть

дальше...» Да, эту ночь я запомнил на всю жизнь!

Не знаю, сколько мы промаялись с неистовой рекой,

только когда выбросило нас на берег, мы разом выскочили

из лодки и, помню, подумалось мне тогда, что ничего нет

лучше на свете, как ходить по матушке-земле.

— Ка-ак он нас... Енисей-то, а! — сказал ссыльный,

задыхаясь, когда мы привязали лодку. И засмеялся —

неудержно, широко.—А все-таки мы сильнее! Умом да

сердцем силен человек.

Прозябли мы. Он покопался в карманах.

— Покурить бы... Эх... промокло все.

Енисей с тяжким шипом бил размашистыми, стылыми

волнами, — глухо стонал, ошалело кидался на берег,

лютуя на нашу удачу.

Ссыльный что-то оказал, да не расслышал я за воем

бури, потом крепко обнял меня за плечи.

— Прощай, Потап. Может, не увидимся. Подымай

руду жизни. Добывай счастье. Ты сумеешь!

— А фамилия ссыльного так и осталась

неизвестной? — нетерпеливо спросил Чардынцев.

Заря погасла. И небо, и земля словно были покрыты

синим пеплом.

— Наутро, — продолжал Потап Дмитриевич, — когда

Енисей угомонился, я воротился в станок. Стражники

бегали из избы в избу. Искали. Пристав Кибиров, заикаясь

от страха и досады, сипел:

— Бе^кал матерый большевик. Второй побег

совершает. Фамилия ему Булатов. Кто поможет излов-ить —

большие деньги получит.

Мы с отцом только переглядываемся да прячем

радость за пазуху: поди, пристав, излови тучку в небе либо

ветер в поле...

Горячие капли кипящей ухи жалили Чардынцева з

лицо и грудь, но он не отодвигался, захваченный

рассказом.

— В сорок пятом году привелось мне быть на

областной конференции колхозников. Первое слово для доклада

163

дали новому секретарю обкома партии товарищу

Булатову. Я, конешно дело, глазами щупаю весь президиум —

который здесь Булатов-то?

Гляжу, подходит к трибуне широкий в плечах человек,

и как глянул он на нас, меня будто огнем опалило:

он! «Он самый!—тормошу я соседнего делегата за

плечо,—он самый, товарищ Булатов! Ах, мать честная,

до чего же здорово!» А тот делегат не знает, в чем дело,

лицо вытянул и подумал, верно: «Умом тронутый

маленько. И как такого делегатом выбрали?». Ну, по правде

тебе сказать, доклад я плохо слушал. Так перед моими

глазами енисейская та ночка и стояла!

Когда перерыв объявили, окружили делегаты

секретаря обкома, -вопросы стали задавать. Подошел и я.

Вгляделся я в него — голова седая, морщин на лице много, а

глаза как тридцать лет назад — молодые, веселые.

— А вы что молчите? У вас как дела? —спрашивает

вдруг меня товарищ Булатов.

Устыдился я. Слова, что собирался сказать,

разбежались, ровно муравьи.

Потом нахлынуло на меня что-то, душу волной теплой

окатило...

— Помните, товарищ Булатов... бурю на Енисее?

Гляжу, будто солнце прошлось по его лицу.

— Потаи?! Стало быть, верна пословица: -гора с

горою не сойдется, а человек с человеком встретится.

Удивился я: имя запомнил! Сколько людей перед ним

прошло, сколько лет сменилось, а меня, простого рыбака

с Енисея, запомнил!

Обнял он меня крепко, посадил рядом и ну

расспрашивать, — про батьку, про то, как жили, и что сейчас

делаю.

— Как вы тогда, товарищ Булатов, благополучно

добрались, а то пристав Кибиров беспокоился, — пошутил я.

— Добрался, — засмеялся он, — в селе

Монастырском совещание большевиков-ссыльных было. Сталин

собирал. Вот и пришлось бежать. Не у пристава же

(Кибирова разрешение спрашивать.

Подумал я: на совещание! Это за двести-то верст, по

бездорожью, таясь от стражников, одному. А чего стоило

перебраться через Енисей, до сих пор еще память

жива!

Вот и диву даешься иной раз: зовешь какого-нибудь

154

отсталого хлопца на собрание колхоза, — не дозовешься.

А ему, мамкину сыну, только улицу перейти!

Рассказал я товарищу Булатову про наш колхоз, про

трудности, что стояли на пути.

— Вот что, Потап, — положил он мне на плечо руку,—

как тогда на Енисее, так и сейчас скажу я тебе: счастье

сверху не лежит. Подымай руду жизни. Трудом добывай

счастье!

Потап Дмитриевич ухмолк. На задумчиво-строгом лице

Чардынцева дрожали багровые отсветы костра...

Г л ав а третья

Мишин вылетел в Москву рано утром и в тот же день

был принят заместителем министра. Спешность вызова и

многозначительность тона начальника главка,

передававшего это распоряжение по телефону, влили в душу Семена

Павловича новый заряд бодрости. Он любил большие

ответственные дела, в которых можно было проявить

сметку, находчивость и твердость воли. И чем больше риска

.требовало дело, чем труднее и беспокойнее оно было, тем

светлее играла знающая себе цену улыбка в углах

его рта.