Человек из Назарета

– Любить своих врагов? А ну, давай, полюби меня, ублюдок!

И в Иисуса полетел первый камень.

– Добрые римляне и добрые самаритяне! А ну-ка, поцелуй их в зад!

Иисус, сопровождаемый учениками, спокойно, не торопясь направился к Храму. Фома, склонившись к уху Матфея, проговорил:

– Не нужно было этого делать – лечить того центуриона.

– То был его слуга.

– Да какая разница! Теперь эту историю обсуждают на каждом углу. И мы теперь – друзья римлян. А у нас впереди еще столько работы! Столько людей еще не слышали его проповедей!

Пока Иисус проповедовал в Храме, в его заднем приделе, просто, но богато убранном, собралась избранная часть Высшего религиозного совета. В помещении с мраморными стенами стоял тщательно полированный стол из ливанского кедра, формой напоминающий лошадиное копыто. Члены совета размещались на стульях, сконструированных в форме небольших тронов, не очень удобных. Кроме членов совета, в зале находились и приглашенные, среди них – Элифаз и священники. Наконец, с десятиминутным опозданием, служитель провозгласил:

– Его преосвященство Каиафа, первосвященник Храма.

Все встали. Каиафа был человеком внушительной наружности, с крупным носом. Хорошо начитанный на трех языках, он говорил тихо и спокойно, отличался хорошими манерами и носил простую белоснежную мантию. Войдя, он улыбнулся и сказал:

– Садитесь. Прошу вас, садитесь. Примите мои извинения за опоздание. Горячее время, как вы понимаете. Приближается великий праздник.

Он подошел к столу и сел на свободное место во главе, на самой вершине сгиба лошадиного копыта.

– Это, как вы догадались, экстренное заседание. И мне очень жаль, что оно будет коротким – слишком много дел, связанных с празднованием Песах. Но у нас есть проблема, по которой необходимо принять решение. Мы должны дать оценку… миссии, так сказать, этого – как его? Пророка? Проповедника?

– Его называют по-всякому, ваше преосвященство, – сказал Хаггай. – Но нас больше волнует не то, как его зовут, а то, что он делает.

– В том, что он делает, – проговорил Каиафа, – много полезного. Прогнал из Храма этих шумных торговцев голубями и скотом. Это хорошо. Мы и сами думали это сделать, но помешала лень.

Он с прищуром посмотрел на священника, который, как некоторым было известно, неплохо зарабатывал на разрешениях, которые давал торговцам.

– Он проповедует добродетель, а также, как я слышал, достоинство бедности.

И он вновь пристально посмотрел на торговавшего местами священника, который даже не покраснел.

– Но, кроме того, – смело выступил вперед Элифаз, – он клевещет на состоятельных людей, облыжно обвиняя их во всевозможных грехах; он говорит о том, что люди уважаемые лицемерят, что для него блудницы и убийцы более добродетельны, чем сами священники Храма.

– Понятно, – проговорил Каиафа. – Язык у него остер.

– Да, он радикал, – проговорил Никодим, человек преклонных лет и благородной внешности. – Но он смотрит в корень вещей. И лично я ничего не имею против самых острых языков, если они говорят правду.

– Я не тороплюсь с оценками, Никодим, – сказал Каиафа. – Мой ум открыт, но я хотел бы знать больше.

– Он отрицает, – взял слово Хаббакук, – некоторые положения Закона, данного Моисею. Взял на себя смелость отрицать развод и, одновременно, частично оправдывает прелюбодеяние. Единственный грех, с его точки зрения – это неспособность и нежелание любить. Он – апостол любви, сказал бы я.

И Хаббакук иронически улыбнулся.

Сам же первосвященник хранил серьезность.

– Я бы назвал это моралью, поставленной с ног на голову, – проговорил Хаггай.

– Как бы вы это ни называли, в том, что говорит этот человек, нет ничего нового. Нечто подобное проповедовал Иоанн, которого так неосторожно казнил Ирод Галилейский. Да и до Иоанна были люди подобного склада. Будут и потом. Это закономерно – периодически появляется кто-то, кто призывает к простоте, требует восстановления справедливости.

– А это значит – восстает против установленных порядков, – вторгся со своим словом Самуил.

– Ничего! – нетерпеливо проговорил Каиафа. – Установленные порядки позаботятся о себе сами.

– Но мы должны, – сказал Элифас, – иметь в виду два вида порядка. Римляне не притесняют нашу веру. Но одобряют ли они ее?

– Римляне, – покачал головой Каиафа, – вообще не религиозны, и это печально. Но именно это и делает их терпимыми. Наша религия их скорее веселит и развлекает.

– При всем моем к вам уважении, ваше преосвященство, – проговорил Хаббакук, – боюсь, вы не уловили того, что подразумевал наш друг Элифаз. Суть вот в чем. Наша вера – это национальная вера. Израиль – это и народ, и религия. Зелоты, при всем том, что они постоянно доставляют нам проблемы, когда заводят свою волынку про освобождение Израиля, исходят, в общем-то, из нашего Священного Писания. Чего они хотят? Чтобы Бог Израиля правил народом Израиля. Римлянам это не нравится, но в качестве альтернативы им нечего предложить, кроме собственной религии.