Человек из СССР

Комната Ошивенских. Налево дверь в прихожую, в задней стене дверь поменьше, в соседнюю комнату, справа окно во двор. У задней стены слева от двери голый металлический костяк двуспальной кровати с обнаженными пружинами; рядом ночной столик (прислоненный к стене, очевидно из-за того, что одна ножка отшиблась) с широко открытой дверцей; перед кроватью коврик лежит криво и один угол загнулся. Справа от двери несколько чемоданов (один открыт), русский баул со скрепами, корзина, продавленная картонка, большой тюк. Пол около чемоданов испещрен белыми и коричневыми лоскутами бумаги; голый стол отодвинулся к окну, а мусорная корзина осталась там, где он стоял раньше (посредине комнаты) и, лежа на боку, извергает всякую дрянь. Стулья стоят как попало, один приставлен к шкапу (у задней стены, справа от двери), с верхушки которого, видимо, кое-что поснимали, так как с края свесился цельный газетный лист. Стены комнаты в подозрительных потеках и чудовищная люстра, свисающая с потолка (баварское изделье: Гретхен с дельфиновым хвостом, от которого исходят, загибаясь вверх, оленьи рога, увенчанные лампочками), укоризненно глядит на пыль, на нелепое положение стульев, на чемоданы переезжающих жильцов.

ОШИВЕНСКИЙ:

(Кончая укладывать чемодан.) Труха…

ОШИВЕНСКАЯ:

Хорошо бы еще веревочку…

ОШИВЕНСКИЙ:

Нету больше веревок. Труха.

ОШИВЕНСКАЯ:

И куда это мы теперь денемся? Господи ты Боже мой…

ОШИВЕНСКИЙ:

Прямо в царство небесное переедем. Там, по крайней мере, не нужно платить вперед за квартиру.

ОШИВЕНСКАЯ:

Страм, Витя, говорить так. Стыд и страм. Помоги-ка этот сундучок запереть.

ОШИВЕНСКИЙ:

Эх, грехи наши тяжкие… Нет уж, довольно!

ОШИВЕНСКАЯ:

Только ты, Витя, будь осторожен, когда станешь говорить-то с ним… Сундучок можно пока к стенке.

ОШИВЕНСКИЙ:

К стенке… К стенке… Нет уж, довольно, натерпелись. Все лучше. И за стенку спасибо.

ОШИВЕНСКАЯ:

Ты его так, больше расспрашивай — что, мол, как, мол…

ОШИВЕНСКИЙ:

И чести не жалко. Довольно. О чем ревешь-то?

ОШИВЕНСКАЯ:

Васиной могилки все равно не найдем. Нет могилки. Хоть всю Россию обшарь…

ОШИВЕНСКИЙ:

Ты лучше посылочку приготовь. Черт побрал бы эти газеты — так и шуршат под ногами… Я и сам сейчас зареву. Брось, Женя…

ОШИВЕНСКАЯ:

Не верю я ему. Такой и украсть может.

ОШИВЕНСКИЙ:

(Сел у стола.) Чепуху мелешь; не в том дело. И зачем халву посылаешь, — тоже неизвестно.

ОШИВЕНСКАЯ:

Да халва это так. Главное, чтобы материю довез…

ОШИВЕНСКИЙ:

А вот где денег взять, чтобы с хозяйкой разделаться, — ты вот что скажи мне! (На слове «денег» сильно бьет ладонью по столу.) Крик ее попуга<и>чий так мне все и слышится…

ОШИВЕНСКАЯ:

Еще бы веревочку…

Стук в дверь, входит Марианна. Она в скромном темном костюме, словно в трауре.

ОШИВЕНСКИЙ:

(Без энтузиазма.) А, добро пожаловать…

МАРИАННА:

Простите… вы укладываетесь… я вам помешаю…

ОШИВЕНСКАЯ:

Входите, голубушка, ничего — мы уже кончили.

МАРИАННА:

Да… Если можно…

ОШИВЕНСКИЙ:

Погребок-то мой помните? А? Хороший был погребок, а? Проходящие ноги, а? Вот и допрыгались. Четвертым классом к праотцам.

ОШИВЕНСКАЯ:

Бледная вы какая. Голубушка, да что с вами? Лица на вас нет.

МАРИАННА:

Ах, не надо так на меня смотреть. Пожалуйста, не надо.

ОШИВЕНСКИЙ:

(Встает.) Ну, Женя, благослови. Пойду с хозяйкой разговоры разговари<ва>ть. Может быть сжалится.

ОШИВЕНСКАЯ:

Иди, иди. Мы здесь с Марианночкой чайку попьем. Ах, забыла я — простите — посуда-то вся уложена. (Ошивенский ушел.)

МАРИАННА:

Евгения Васильевна, со мной случилось несчастье.

ОШИВЕНСКАЯ:

То-то я смотрю, душенька, вы такая вялая, тихая, узнать нельзя.

МАРИАННА:

Да, большое несчастье. Я только что была на первом представлении{16}.

ОШИВЕНСКАЯ:

Какое такое представленье, душенька?