«Я был посредственным бегуном и даже не был религиозным. Не думаю, что мы вообще отмечали второй седер, – объясняет Магерман. – Я поступил по-идиотски».
В выпускном классе Магерман и двое его друзей вдруг заявили, что проведут второй семестр учебы в школе в Израиле, частично из-за того, что директор старшей школы отговаривал его от этой идеи. Вероятно, Магерман хотел упорядочить свою жизнь. В Иерусалиме молодой человек начал заучивать религиозные книги, изучать историю и перенимать религиозные обряды, получая похвалу от учителей и директора школы.
Перед отъездом в Израиль Магерман оставил свои эссе и заявки на поступление в колледж у своей матери во Флориде, чтобы она могла отправить их по почте в различные университеты. Той весной его приняли в Пенсильванский университет, однако от других университетов Лиги плюща он получил отказ, что удивило и весьма расстроило Магермана. Спустя годы, наводя порядок в доме матери, он наткнулся на копию своего заявления в Гарвардский университет. Магерман увидел, что она переделала его эссе, в том числе и для большинства других вузов, исключив все упоминания об Израиле и иудаизме, опасаясь, что антисемитизм станет препятствием для поступления. По какой-то причине она считала, что Пенсильванский университет был еврейским, и поэтому не стала менять эссе для этого вуза.
Магерман успешно учился в Пенсильванском университете, отчасти потому что у него появилась новая цель: доказать, что другие университеты допустили ошибку, отправив ему отказ. Он добился значительных успехов в основных предметах, информатике и математике. Магерман стал ассистентом преподавателя на курсе компьютерной лингвистики, в результате чего привлек внимание сокурсников, заполучив уважение с их стороны, особенно студенток. Его дипломная работа также получила признание. Магерман, очаровательный, хотя и неуверенный в себе, мягкий парень, наконец-то оказался в своей стихии.
Докторская диссертация Магермана, которую он писал в Стэнфордском университете, затрагивала решение задачи, с которой пытались справиться еще Браун, Мерсер и другие ученые IBM: как научить компьютеры анализировать и преобразовывать речь с помощью статистики и теории вероятности. В 1992 году IBM предложила Магерману пройти стажировку. К тому времени он пополнел и расцвел в высококонкурентной корпоративной культуре. В конце концов Магерман получил постоянную должность в IBM, хотя в других сферах жизни ему везло меньше. Он положил глаз на одну из девушек по имени Дженнифер из его же отдела, решив за ней приударить, но почти сразу получил отказ.
«Она не хотела иметь со мной ничего общего», – недоумевал он.
Возможно, это было даже к лучшему. Оказалось, что Дженнифер, которую называли Дженджи, была… старшей дочерью Боба Мерсера.
Когда в 1995 году Магерман присоединился к Renaissance, компания Саймонса, казалось, была далека от могущества на поприще инвестиций.
Штаб-квартира была построена скорее для размещения современной стартап-компании, а тоскливое пространство рядом с больницей подходило больше для увядающей страховой компании. Около 30 сотрудников Саймонса сидели в серых кабинках и невзрачных офисах. Пустые стены были грязно белого цвета, а мебель выглядела так, будто от нее отказались в компании по аренде имущества. В теплые дни Саймонс бродил по офису в шортах-бермудах и в сандалиях с открытым носком, что только усиливало ощущение того, что хедж-фонд пока не готов к наплыву инвесторов.
И все же в этом месте было что-то неуловимо пугающее, по крайней мере для Магермана. Отчасти дело было в росте его новых коллег – фигуральном и физическом. Рост почти каждого из них превышал 183 см, и, возвышаясь над 165-сантиметровой фигурой Магермана, они порождали в холостяке еще большую неуверенность. В этом районе у него не было ни друзей, ни родственников. И потому он очень обрадовался, когда жена Мерсера, Дайана, пригласила его на семейный поход в кино, который закончился десертом в ресторане Friendly. В другие вечера он также с благодарностью принимал предложения семьи Мерсеров, что смягчило его переход.
Магерману не потребовалось много времени, чтобы понять, что у Renaissance серьезные проблемы. Система торговли акциями Фрея оказалась неудачной, в результате чего в 1994 году фонд потерял почти 5 % своего капитала. Модель Фрея была по-своему гениальна: сделки, которые она генерировала на основе стратегии статистического арбитража, в теории выглядели великолепно и должны были принести много денег. Но этого не происходило, и фактическая прибыль не шла ни в какое сравнение с той, которая должна была получиться в теории. Это было похоже на то, как если бы обнаружились явные признаки залежей золота в недрах горы, но не знали проверенного способа, который помог бы их извлечь оттуда.