Человек на войне (сборник)

Павла Васильевна из-за отсутствия муки разминала в тесто размоченные макароны, собираясь испечь вечером немножко оладышков. Сегодня у них семейный праздник, годовщина совместной жизни. Дочка спала, а сын их, маленький Сергунька, все норовил забраться руками в миску и помочь маме месить тесто. Павла Васильевна тут же поручила Сергуньку Мишиным заботам:

– Мишенька, займись с ним. Совсем, проказник, не дает ничего делать.

Рассказала, что Иван Сергеевич сейчас на службе, сегодня он дежурит и придет только завтра утром. Но вечером, хоть на несколько минут, обещал забежать, все-таки праздник. Дочка приболела, раскашлялась, рассопливилась, вот напоила ее чаем с малиной и в постель уложила. Кто спит, тот выздоравливает. А на прошлой неделе у Ивана Сергеевича неприятность на службе была, в особый отдел вызывали. В воскресенье на обед солдатам на третье кисель был и блины, по два блина на довольствующегося. Когда всем раздали, осталось еще четыре блинчика. Как их разделишь на шестьдесят с лишним ртов? Ну, Иван Сергеевич и предложил – разыграйте эти лишние блинчики по жребию, кому выпадет, те и съедят. Солдаты согласились, разыграли и съели. А на следующий день его в особый отдел вызвали.

– Ты что это, Быстров, – спрашивают, – довольствие личному составу не по норме, а по жребию выдаешь?

Донес какой-то паскудник. Ну, Иван Сергеевич объяснил, как дело было, на том разбирательство и закончилось. Замечание только сделали: излишки обязан был обратно сдать. Да разве ж это командир, если у своего солдата кусок отнимет, а интенданту отнесет? Они и сами это понимают, а все равно, неприятно.

– Хорошего мало при такой строгости контроля за продуктами, – поддержал ее неудовольствие Миша.

– Наверно, кто-то из тех, кому не досталось, донес. И сомневаться нечего. Из зависти.

– Скорее всего так, – а про себя подумал: «До чего вы наивные люди. Война ведь не шутки. И немцы с финнами не дураки, сложа руки не сидят, пытаются выявить слабых солдат и склонить их на свою сторону. Как тут можно нашим свои части без надзора оставить? Естественно, ведется наблюдение, и информация, куда надо, обо всем поступает». Но говорить ничего не стал: им этого знать не полагается.

Закончив месить, Павла Васильевна влила в тесто сухие дрожжи, растворенные в белом фаянсовом бокале с заглавными буквами РККА на боку и отбитой ручкой.

– Иван Сергеевич лучше любит дрожжевые, чем на соде, – брови подняла и головой несколько вбок и вниз повела, важный семейный секрет сообщила о любви Ивана Сергеевича к дрожжевым оладьям.

Закрыла, обернула миску тряпкой и поставила на табуретку возле теплой плиты.

– Дрожжи плохие, только к вечеру тесто подойдет. Ну ничего, потерпите немножко, а там Иван Сергеевич забежит, чайку попьем с оладышками. А чай с молоком пить будем. Иван Сергеевич вчера принес немножко, на базаре в Лесном на хлеб выменял. За пол-литра молока шестьсот грамм хлеба отдал. Немало. Но что правда, то правда, молоко натуральное и налито не по-казенному, а по совести, под самую пробку, – вымыла руки, вытерла передником. – Ну, давай теперь голову твою раненую посмотрим.

Вышел на Ланской и направился к Семеновым, родственникам матери. Два с небольшим километра до их дома шел по пурге и морозу больше часа.

Тетя Дуся с дочкой, пятилетней Люсей, жила в пригороде на Янковской улице возле Круглой бани[36] как раз напротив проходной завода, на которой было написано «ФАБРИКА ИГРУШЕК», но за той вывеской делали не детские игрушки, а самолетные двигатели. Владели они деревянным трехкомнатным домом и участком в две сотки, всю землю которого в минувшее лето засадили вплотную от забора до фундамента картошкой и турнепсом, оставили только узенькие тропинки. Немалую часть урожая «помогли» собрать крысы и проворные на руку люди, охранять огород было некому, но что-то и им осталось. И оставшееся было заметным приварком к блокадному пайку.

В начале войны тетя Дуся работала на заводе имени Сталина, делала железные печки-буржуйки. Потом была в МПВО Выборгского района. И к июлю сорок второго года так отощала на блокадном пайке, что направили ее на откорм, месяц работать на Кушелевском хлебозаводе. На комиссии врач, увидевший кожу да кости вместо человека, сказал:

– Я не могу допустить до работы в такой стадии истощения. Она не сможет работать.

– Как это не допустишь?! Я не могу работать?! – вскричала тетя Дуся и вцепилась во врача, и отчаяние собрало в ее руках последние силы, даже с помощью медсестры врач не смог оторвать ее от себя и смирился:

– Ладно, оформляйся.

Только после этого решения тетя Дуся разжала пальцы.

Есть хлеб на работе не запрещали, но выносить с собой нельзя было ни грамма. Ее по слабосильности посадили с крючком, сталкивать готовые буханки с круга, на большее сил не хватило.

В первый же день, с голодухи, съела чуть не пять буханок хлеба. Как не умерла – одному Богу ведомо. Ей и уколы делали, и бегом по двору гоняли, и желудок промывали, но отбили у смерти.