Человек на войне (сборник)

Минул Обводный канал. На тротуаре жмется плечами и спинами к стенам домов, чтоб легче стоять, длинная очередь за хлебом. Такая же, пожалуй, несколько большая, чем сейчас за оградой, стайка детей идет по противоположному от очереди тротуару. Те и другие смотрят на идущую впереди Миши группу пленных немцев человек в пятнадцать, которую ведут по мостовой вдоль тротуара. Дети с любопытством, они в первый раз видят живого врага. Взрослые с ненавистью и злорадством, некоторые ругают пленных, иные плюют в их сторону. Но в неприязни своей и в ненависти за эту грань не переходят.

Вдруг земля задрожала и воздух всколыхнулся. Грохот, столб огня, дыма и пыли. Ударил дальнобойный немецкий снаряд.

Когда рассеялся дым и осела пыль, на том месте, где недавно шли по двое за руки ребятишки – воронка, а вокруг груда целых и покалеченных, с оторванными ручками и ножками и с разорванными животами, из которых выпадают внутренности, шевелящихся, стонущих, кричащих, зовущих маму окровавленных детских тел.

Фашисты-пленники видят, но отворачиваются, стараются не смотреть. Молодой немецкий солдат, видимо, не привыкший еще к крови, остановился, остолбенел от ужаса увиденного, сбил строй. И другой, уже в годах, на ходу простонал:

– О майн Гот! Киндерн![37]

И стон его словно разбудил оцепеневшую очередь. Часть ее, в основном женщины и девушки, бросились помогать детям. Большинство остальных, молодые ребята, старики и старухи, поднимая по пути обломки кирпичей, палки, железки и все, что под руку подвернется, налетели на пленных.

И ничто, никакие крики и призывы конвойных, не остановили взъяренную толпу. Через несколько минут растерзанные немцы лежали на мостовой и, наверное, уже не было среди них живых, но негодующие на захватчиков и убийц люди добивали их, добивали и добивали…

– Со всеми вами так будет, ублюдки фашистские! Со всеми! Ни один из вас не уйдет живым от Ленинграда!

С трамвая сошел у Финляндского вокзала, по Литейному мосту прошел пешком. С моста повернул на щербатую теперь набережную Робеспьера – еще в прошлую зиму здесь были разобраны на дрова для столовых и детских учреждений стандартные двухэтажные деревянные дома. И пошел вдоль Невы.

От Невы, по спуску, напротив проспекта Чернышевского тяжело поднимались исхудалые люди. Воду несли в чайниках, кастрюльках, ведрах, бидонах. Иные от двух- или трехлитрового бидона изгибались, как от непомерной тяжести. Поднявшись на набережную, везли на саночках, на покупных и самодельных. Самодельные – чаще всего лист фанеры, приколоченный к двум брускам-полозьям с затесанными или запиленными носами.

В этом году их поменьше: кое-где водопровод работает, а в прошлом, примерно в это время года, Миша так же шел по проспекту Чернышевского. Водопровод тогда не работал, не было электричества. Навстречу ехали порожние, а обгоняли его с полными бочками и цистернами пожарные подводы и машины, возили воду на хлебозавод. Но воды требовалось много, они не справлялись, и по их следу тянулась вереница людей, везших туда же, на хлебозавод воду на санках в бочках, в бачках и в ведрах. Ради хлебушка, ради жизни, ради победы над заклятым врагом.

А высокий худой дедушка, продев сквозь ручку и перекинув через плечо связанную кольцом веревку, как бурлак лямку на картине у Репина про дореволюционную жизнь, тащил за собой детскую ванну с водой. Остановился у перекрестка пропустить военный строй и просипел, на крик не было ни сил, ни голоса:

– Бейте их, сынки! Ни одного выродка не щадите, как они нас не щадят! Ни одного!

Зашел в кипятильню при домохозяйстве, к тете Марине. Исхудавшая, как и все блокадники, но неукутанная, от тепла разомлевшая, даже теплый платок коричневый, с широкими светлыми полосами возле краев и белыми ромбами на пересечении полос, с головы на плечи скинула.

Когда-то она работала вместе с мамой на трикотажной фабрике. А муж ее, дядя Андрей, до самой войны работал вместе с папой шофером на «скорой помощи». Дружили семьями. Как-то в праздник, когда все, обе семьи, были на кухне, мама и тетя Марина размешивали морс в кувшине, а мужчины курили и разговаривали у открытой форточки, дядя Андрей сказал папе:

– Я видел, что мужчина дружит с мужчиной, женщина с женщиной, это норма. Но раньше я не знал, мне непонятно было, как может дружить семья с семьей. Теперь, когда столько лет мы дружим с вами, я понимаю.

И скажу тебе, Ваня, это здорово, когда люди дружат семьями.

Пожал папе руку, а другой обнял, и папа в ответ обнял свободной рукой дядю Андрея.

Повестки им пришли в один день. Утром надлежало явиться в военкомат, а накануне Мишины папа и мама погибли в своем доме от фашистской авиабомбы. Дядя Андрей прожил ненамного дольше и пал смертью храбрых под Пулково.