Человек неразумный

– Давайте, Владислав, проследим, где в разные исторические эпохи располагались области с максимальным уровнем цивилизации человека. Эти места представляются мне ярко освещёнными пятнами на тёмном лике планеты. Будто мощный космический прожектор выхватывает их из непроницаемого мрака варварства. Начнём с глубочайшей древности, скажем, с пятидесятого века до нашей эры. И что же мы видим? – Да ничего мы не видим! Всё черно, нет ни единого просвета, вся Земля погружена в темень девственной дикости. А вот в тридцатом веке до нашей эры уже можно различить два светлых пятнышка. Одно высвечивает низовья Тигра-Евфрата, а другое – Нильскую долину. До сих пор идут споры историков и археологов, чья цивилизация древнее – Египетская или Шумерская. Но ведь сказано в Писании: лишь по плодам узнаём мы природу древа. Египет, по большому счёту, оказался бесплодным, и посему я лично отдаю предпочтение Шумеру, – сказав это, Кедрин обвёл Юг Междуречья красным карандашом. После краткого раздумья продолжил: – Но постепенно центр культурной жизни планеты смещается вверх по течению Тигра и Евфрата, и наиболее яркое световое пятно почти на два тысячелетия застревает вблизи легендарного Вавилона. В восьмом веке до нашей эры максимум цивилизации белой расы располагается существенно западнее – на малоазийском берегу Эгейского моря, в древнегреческой Ионии, готовя базу для интеллектуальной революции великого Фалеса Милетского. Через триста лет луч прогресса пересекает Эгейское море, и теперь ярче всего он освещает Афины. А на заре уже нашей эры ослепительно засверкал мой любимый Рим; то есть движение луча на запад продолжилось. Однако незадолго до гибели Западной Римской империи, возникает тенденция к повороту острия прогресса на север. И далее, вплоть до конца эпохи Возрождения, Северная Италия остаётся лидером Западной цивилизации. В шестнадцатом-семнадцатом веках луч прогресса благополучно пересекает Альпы и последовательно проходит через районы Парижа, Антверпена-Амстердама и даже перебирается через Ла-Манш. Впрочем, вскоре дивный луч снова меняет свой курс. Теперь он освещает Германию, причем первой в яркое пятно попадает самая западная её часть – Рейнская область, а последней – Восточная Пруссия. Не секрет, что наивысшее достижение цивилизации восемнадцатого века – Иммануил Кант – уроженец и постоянный резидент Кёнигсберга – самой восточной столицы западноевропейского мира. Все эти максимумы, обведённые красным карандашом, Кедрин соединил синими стрелками. – Так вы лучше видите весь процесс, – пояснил он.

Несколько секунд Кедрин напряжённо взирал на свою карту и молчал, и вдруг глаза его снова засверкали, а лицо приняло гордое выражение: – И вот в девятнадцатом столетии на авансцену цивилизации выходит Россия – самая восточная страна Европы. Весь мир в потрясении от её гениев, вспыхивающих в разных точках необъятного пространства от Буга до могучих сибирских рек. С каждым десятилетием луч космического прожектора усиливает свою интенсивность, и наконец в семнадцатом году уже нашего, двадцатого, века мы видим ярчайшую вспышку и затем багровое зарево … – Кедрин запнулся и после краткой паузы добавил: – Молодой человек, вы ещё увидите настоящее пламя.

Учёный тяжело дышал, и его голубой джемпер потемнел в подмышках. Наконец он удобно уселся на мягком стуле и, не спеша, закурил, уставившись на свой автопортрет на стене. Впрочем, возбуждённый Кедрин едва ли видел этот рисунок. Судя по всему, он вообще ничего не видел – он действительно весь ушёл в свои мысли.

– Аркадий Павлович, ну и что же стоит за всем этим?! – воскликнул очарованный Заломов. – Как вы объясняете движение максимума цивилизации сначала на запад, потом на север… и наконец этот загадочный поворот на восток?

Кедрин молча докурил сигарету, откинулся на спинку стула и, устало взглянув на собеседника, серьёзно ответил:

– Надеюсь, скоро вы и сами во всём этом разберётесь.

В тот вечер Заломов долго не мог уснуть. Он мог бы оспорить ряд исторических деталей кедринского рассказа, но ему понравился сам подход Аркадия Павловича к истории Западной цивилизации. Фактически, Кедрин поставил себя на место бессмертного разумного существа, которое в течение тысячелетий рассматривает откуда-то со стороны, чуть ли не из космоса, нашу планету. В голове Заломова понеслись, обгоняя друг друга, разрозненные и преимущественно горькие мысли:

– О, как бы хотелось и мне научиться так же непредвзято, так же бесстрастно рассматривать историю своей собственной жизни! Но для этого необходимо научиться абстрагироваться от суеты, от повседневной гонки за так называемым успехом, от бессмысленного соревнования с себеподобными. Господи, как же неприятно, как страшно осознавать себя одним из бесчисленных двуногих, копошащихся в тесных и душных порах своих муравейников. И как трудно содрать со своей кожи, со своих глаз и ушей мутную и липкую пелену мелких и пустых межлюдских отношений!