Афиногенов, анализируя данные земской статистики конца XIX века, указывал, что смертность среди крестьянок доходила до 14 %, при этом основная причина состояла в послеродовых инфекциях[1310]
. Высокий процент смертности при родах среди крестьянок был также обусловлен распространенными практиками самостоятельного прерывания беременности, попытками избавиться от нежелательной беременности. Из обнаруженных им 454 случаев смертности рожениц за 1889–1898 годы менее половины (48 %) приходилось на смерть непосредственно в родах, остальная часть – от послеродовых инфекций, родильной горячки, преждевременных родов. Афиногенов указывает, что на 1000 родов крестьянок Рязанского уезда приходилось 5,1 смертного случая, или 1 смертный случай на 193,8 разрешившихся женщин[1311]. Эти цифры являлись средними для регионов России. Максимальные цифры были зафиксированы в Новгородской губернии, впрочем, как и уровень младенческой смертности (Источник данных:
Несмотря на распространение профессионального акушерства в городах, смертность рожениц-горожанок оставалась приблизительно на том же уровне, что и смертность крестьянок. Более 20 % женщин в клиниках вплоть до конца XIX века страдали различными послеродовыми осложнениями, среди которых самым распространенным, впрочем как и при домашних родах, была родильная горячка[1312]
. Проанализировав данные по 23 городам Европейской России, врач А. И. Котовщиков заключает, что в среднем на 1000 деторождений приходилось 6,67 случая смертности рожениц[1313]. Обобщив данные по Санкт-Петербургу с 1765 по 1860 год (Высокая смертность в родильных отделениях, которая нередко превышала смертность рожениц в условиях домашних родов, может быть объяснена различными причинами. Вполне очевидная причина: женщины, как правило, поступали в больницы в тяжелом состоянии, после неудачных попыток самостоятельно родить или оказания себе различных вариантов «самопомощи». Стационары становились местом патологических родоразрешений. Не менее важная причина смертности в родильных отделениях, как и в результате домашних родов, – инфицирование женского организма. В условиях стационара септические заражения, инфекции активно передавались от одной пациентки к другой.
Источник:
Существенный прорыв в решении этой проблемы совершил врач-акушер Венского родильного дома И. Ф. Земмельвайс в конце 1840‐х годов. Он предположил, что высокий процент смертности рожениц (до 50 %) в клинике связан с распространением инфекции. Земмельвайс писал: «Родильная лихорадка является не эпидемией, а эндемией. Она распространена не везде, а только в родильных учреждениях»[1314]
. Он обязал врачей производить стерилизацию рук. Эта простая процедура имела внушительный эффект: процент смертности рожениц сократился в семь раз. Однако вместо признания он получил жестокое осуждение коллег и был отправлен в психиатрическую лечебницу. Его идеи были подтверждены спустя два десятилетия Луи Пастером, обнаружившим стрептококк в крови больных родильной горячкой. Эти открытия позволили изменить принципы содержания пациенток.В России правила асептики и антисептики стали внедряться во второй половине XIX века. Существенно снизить смертность рожениц в Петербургском родовспомогательном заведении позволило использование начиная с 1874 года правил асептики и антисептики, которые состояли в употреблении карболовой, салициловой, борной кислоты, сулемы, позднее спирта, а также ограничение числа рожениц на акушерку или врача[1315]
. В образцовом родильном приюте – родильном госпитале Императорского клинического повивального института в Санкт-Петербурге – смертность родильниц оставалась на протяжении 1840–1880‐х годов неизменной – 3–4 %[1316]. Содержатели частных клиник также внедряли правила асептики и антисептики с конца 1870‐х годов, отмечая, что они перестали наблюдать у пациенток родильную горячку[1317].