Человек рождающий. История родильной культуры в России Нового времени

Помните ли вы, словом, ту пору, когда вы впервые, в опьянении стыдливой гордости и недоверчивой радости, сказали себе, что станете матерью? Помните ли вы, с каким напряженным вниманием, доходившим до мнительности, до ребячества, вы следили за всем, что подтверждало ваше упование, как вы приветствовали самые физические страдания, придавшие новое вероятие тому, чего вы так страстно желали? Помните ли вы, наконец, это торжество достоверности, этот безумно-радостный и целомудренно-сладостный трепет, которым все существо ваше отозвалось на первые слабые трепетанья, говорившие вам так таинственно и так внятно о возникшей в вас новой жизни…[1364]

Вполне вероятно, что было немало женщин, именно так воспринимавших свое новое положение. Однако подавляющая часть женских «текстов» свидетельствует о другом. Е. И. Конради, скорее всего, писала не о том, как есть, а о том, как должно было быть, научая «новых матерей» образцовому поведению во время беременности. Экспертное сообщество (врачи, педагоги) создавали новый конструкт материнства, призванный культивировать материнские роли в обществе. «Сознательная мать» должна была встречать рождение нового гражданина не с чувством страха и отчаяния, а с трепетом, радостью и гордостью.

Еще одной схожей тенденцией в поведении беременных была депривация своего состояния, которая отражалась на их поведении и даже образе мыслей, представленных на страницах дневников и в личной переписке. Мемуаристки редко употребляли термин «беременность». Вместо этого они использовали слова и выражения вроде «находилась в положении», «интересное положение», «надежды», «моя болезнь». Женщины словно стремились не замечать своего нового состояния, тем более не «шантажировали» окружающих им. Они редко писали о том, чего им хочется, вместо этого терзаясь мыслями о настроениях, желаниях, чувствах близких людей (чаще всего мужа). Размышления дам в положении, представленные на страницах их дневников, фокусировались не столько на их внутреннем состоянии, сколько вокруг того, что думали близкие. Светская дама О. В. Палей признавалась, что, как она ни старалась размышлять о будущем ребенке, мысли ее сосредотачивались на одном – муже Павле[1365]. Т. Л. Сухотина-Толстая после очередного выкидыша волновалась о состоянии мужа, здоровье отца, но не о собственном положении: «Теперь я только думаю о том, чтобы не обидеть кого-нибудь и, если в силах, делать, что могу, до того времени, когда совсем не слягу… Мишу мне невообразимо жалко… Папа болен…»[1366] Для провинциальной дворянки А. А. Знаменской на первый план также выходили переживания, связанные с отношением к ней мужа. Это свидетельствовало о деперсонализации беременных, доминировавшей патриархатной зависимости жены от мужа, отказе от собственного мнения и полном посвящении себя мужчине. В «уничтожении собственного Я», в попытке «за счет этого преодолеть невыносимое чувство бессилия» Эрих Фромм видел одну из сторон мазохистских наклонностей личности[1367].