Человек с двумя жизнями. 33 мистические, бьющие в самое сердце, истории о войне

В тот день мы наткнулись на целый вражеский кавалерийский эскадрон, усиленный артиллерийским орудием, которое обстреливало целую милю дороги, по которой мы наступали. Мой эскорт вступил в бой по обе стороны от дороги, в лесу. Один Терстон остался посреди дороги, которую каждые несколько секунд накрывал град картечи. Он отпустил поводья и сидел в седле прямой, как палка, скрестив руки на груди. Довольно быстро его сбили; коня разорвало на куски. Я наблюдал за ним с обочины дороги, отложив карандаш и блокнот, забыв о долге. У меня на глазах он медленно высвободился и встал. В тот миг пушка перестала стрелять. На дорогу вылетел крепкий солдат-конфедерат на лихом коне. Он летел как молния, размахивая саблей. Увидев его, Терстон выпрямился в полный рост и снова скрестил руки на груди. Он был слишком храбрым, чтобы отступить, повинуясь приказу, а из-за моей недавней грубости он остался без оружия, он ведь поехал зрителем! Еще миг – и его разрубили бы пополам, но, к счастью, пуля попала в нападавшего. Он находился так близко к Терстону, что труп упал прямо к его ногам.

В тот вечер, нанеся на карту мои поспешные заметки, я нашел время для того, чтобы извиниться перед ним; кажется, я прямо и грубо признался, что говорил, как злобный идиот.

Через несколько недель часть нашей армии пошла в наступление на левом фланге противника. Нам пришлось атаковать неизвестные позиции, расположенные в неизведанной местности. Атаку возглавляла наша бригада. Дорога была такой разбитой, а заросли вокруг нее такими густыми, что все кавалеристы, в том числе командир и штабные, вынуждены были спешиться. В схватке Терстона отрезали от остальных. Мы нашли его, тяжелораненого, лишь когда взяли последние укрепления врага. Несколько месяцев он провел в госпитале в Нашвилле (Теннесси), а после вернулся к нам. О своем неудачном приключении он говорил мало; обмолвился лишь, что заблудился, забрел за линию фронта, и его подстрелили. Но от одного из тех, кто взял его в плен – позже мы, в свою очередь, взяли в плен его самого, – мы узнали подробности.

– Мы залегли, видим – он идет прямо на нас, – сказал пленный. – Вся рота тут же вскочила на ноги. Мы прицелились. Стволы упирались ему в грудь. «Бросай саблю и сдавайся, проклятый янки!» – крикнул кто-то из командиров. А он посмотрел на наши ружья, скрестил руки на груди, не выпуская из правой руки саблю, и так с вызовом говорит: «Не сдамся». Если бы мы все выстрелили, его разорвало бы в клочья. Некоторые из нас не стреляли, например я; ничто не могло бы меня заставить.

Человек, который хладнокровно смотрит смерти в лицо и отказывается уступить, невольно вызывает уважение. Не знаю, о чем думал Терстон, когда стоял против целой роты врагов, скрестив руки на груди. Однажды в столовой, в его отсутствие, наш интендант, который после выпивки начинал сильно заикаться, предложил другое объяснение:

– Т-так он п-побеждает п-природное желание уб-бе-жать.

– Что?! – возмутился я и привстал. – Хотите сказать, что Терстон трус, да еще в его отсутствие?

– Б-будь он т-трусом, он н-не п-пытался бы п-победить т-трусость, а б-будь он здесь, я бы не п-посмел говорить об этом, – примирительно отозвался интендант.

Этот бесстрашный человек, Джордж Терстон, погиб странной, нелепой смертью. Мы разбили лагерь в роще, где росли высокие деревья. К верхней ветке одного из деревьев какой-то отважный верхолаз прикрепил два конца длинной веревки. Получились высокие качели размахом футов в сто. Тот, кто не пробовал ринуться вниз с высоты пятидесяти футов по огромной дуге, взмыть вверх на такую же высоту, застыть на один миг в верхней точке и, преодолевая головокружение, с огромной скоростью нестись назад, не способен понять, насколько ужасно подобное развлечение для новичка. Однажды Терстон вышел из палатки и спросил, как нужно качаться, чтобы взлететь повыше. Все остальные уже развлекались подобным образом. Терстон быстро всему обучился и вскоре раскачивался выше, чем осмеливались самые опытные из нас. При одном взгляде на него кружилась голова.

– Ост-тановите его, – сказал интендант, медленно выбираясь из палатки-столовой, где он обедал. – Он н-не знает, что, если раск-качается еще выше, его сбросит.

Терстон раскачивался с такой амплитудой, что на концах все растущей дуги его тело, стоящее на качелях, приходило почти в горизонтальное положение. Если бы он раскачался еще сильнее и сделал «солнце», пролетев над веткой, где была закреплена веревка, ему пришел бы конец. Он полетел бы вертикально вниз, а веревку вырвало бы у него из рук. Все понимали, как он рискует; все кричали, чтобы он перестал раскачиваться. Он же с шумом, напоминавшим шум пушечного ядра, пролетал мимо нас по страшной дуге. Какая-то женщина, стоявшая поодаль, потеряла сознание и упала, но никто не обратил на нее внимания. Обитатели соседнего лагеря толпами сбегались посмотреть на него, и все что-то кричали. Вдруг – Терстон находился в верхней точке – все крики разом смолкли.