Человек за бортом. Полярная повесть

Началась суета, неизбежно связанная с погрузкой. Озабоченные зимовщики упаковывали свой нехитрый скарб, специалисты подписывали кучу каких-то бумаг, Никита составлял опись оборудования медпункта, список оставшихся лекарств. Во всеобщем ажиотаже не участвовали только два друга-товрища – повар Ерофеев и механик-водитель Худонин. Вредитель после операции вполне уже поправился, изрядно сбросил в весе и выглядел молодцом. Еще месяца три назад эти двое стали одолевать начальника станции просьбой, чтобы тот отправил в Институт запрос по их поводу – оба хотели остаться на вторую экспедицию, не покидая «Пионерной». Клюв запрос отправил, однако ответа так и не пришло. И вот теперь, собрав свои чемоданы, кореша сидели на кухне, лопали полюбившуюся толченую картошечку, выпивали традиционные «на посошок», «на ход ноги», «расходную» и «стременную». Вот на «стременной» и прервал их унылое застолье, больше напоминающее поминки, начальник:

– Хватит ханку жрать, идите акт приемки подписывать.

– Какой еще акт? – возмутился Топор. – Я уже все подписал.

– И я подписал, – вторил другу Вредитель.

– Так это вы акт сдачи подписали, а теперь должны подписать акт приемки. Вертолет прилетел со «Смирнова», привезли приказ Института – вы зачислены в штат следующей экспедиции. Так что – остаетесь, дурни вы этакие.

Что тут началось! Они даже на «дурней» не обиделись. Обнимались, кричали «Ура!», а потом и вовсе в пляс пустились кто во что горазд: повар – вприсядку, лихо выкидывая коленца, грузный Худонин просто топтался – вот уж поистине, слон в посудной лавке. И не был бы он Вредителем, если бы даже в столь радостный час не опрокинул кастрюлю с «полярной похлебкой». Но их и это радовало. «На счастье!» – почему-то завопил Топор, хотя обычно так говорят, когда стекло бьется.

Никита все ждал, когда на станцию прибудет врач, – хотел обстоятельно рассказать ему, что оставляет он «в наследство» своему преемнику. Но врач прилетел только последним вертолетом, им и парой слов не удалось перекинуться. «Да ладно, – подумал Никита, – сам все увидит». Во всяком случае, он не попадет в такой бардак, в котором полтора года назад оказался опешивший от увиденного он, Максимов.

Поднимаясь в вертолет, Никита оглянулся и увидел лишь спины новых зимовщиков, идущих наверх. А внизу стояли двое – Ерофеев, размахивающий шапкой, и Худонин, отсвечивающий на солнце огромной лысой башкой, напоминающей шар для боулинга.

«Ну вот, мы на борт спешим, а эти двое счастливы, что остаются за бортом», – мелькнула у него мысль. Сравнение, услышанное однажды от Жени Полякова, навсегда оставшегося между скалами, все чаще и чаще приходило ему в голову.

МЕСЯЦ ДВАДЦАТЫЙ

Прямо на вертолетной площадке ледокола Никита попал в чьи-то крепкие объятья. То был маркони, радист Толик Верин, в своей неизменной ярко-красной клетчатой кепочке.

– А я тебя встречаю, – радостно сообщил он. – Ох и задержался ты в этой дыре! Но ничего, ничего, выглядишь молодцом, похудел вот только. Но мы тебя тут живо откормим. Новый кок свое дело туго знает, да и Толик Верин у него в авторитете, уж больно он письма писать любит, – без умолку тараторил Толик. – Скажу тебе по секрету, кандей тебя тоже ждет не дождется – я тут ему такие легенды о тебе рассказывал, что он теперь тебя считает наипервейшим доктором. Да ты не красней, не красней, на вот, покури лучше, – и Толик протянул пачку американских сигарет, щелкнул зажигалкой.

Ох, как давно не держал Никита в руках такой роскоши! Он затянулся так глубоко, что от кашля аж слезы на глазах выступили.

– Ладно, пошли устраиваться, – поторопил его Верин, – надо хотя бы в ваших сраных апартаментах местечко потеплее захватить, – и повлек доктора на нижнюю палубу, где, как и в прошлый раз, предстояло жить «героям»-полярникам.

Но Никита не только о себе, он и о новых друзьях позаботился, чтобы в кубрике они, все четверо, жили теперь вместе.

***

Вечером, после ужина, Верин затащил Никиту в радиорубку, где хозяйственный и предусмотрительный маркони уже все приготовил для торжественной встречи доктора. «Поляна» была накрыта в лучших традициях тети Ани Камбуркаки. И скумбрия, отливающая золотой кожицей, красовалась посередине стола, и сырокопченая колбаска, и сырок, и шпротики нашли себе место. Даже о фруктах, и то позаботился Толик, не говоря уже о пузатой бутылке французского коньяка. Что и говорить, встреча была предусмотрена на высшем уровне.

– А что-то я за ужином Анну Михайловну не видел, и Светки-юноши не видать, – сказал Никита.

– Э-э, кореш ты мой разлюбезный, о ком вспомнил, – с горечью в голосе произнес Толик. – Да у нас тут такое творится… Ладно, давай по первой, за встречу и, как у нас говорят, семь футов нам под килем. Пей-пей, все тебе расскажу, ничего не утаю, торопиться некуда.