Человэльф

Крег закрыл люк, придвинул кровать к стене. Взбил одеяло так, чтобы казалось, что на кровати кто-то лежит. Сам прилег рядом, на пол. Закрыл глаза и притворился спящим. Даже начал громко посапывать для пущей убедительности. Но он знал, что не сможет заснуть, пока не вернется человек. Домовой уже раскаивался, что рассказал ему про подземный ход и позволил сбежать.

Глава 34

Прорытый предусмотрительным домовым подземный ход тянулся почти сотню метров и заканчивался на берегу, около валуна, который служил почтовым ящиком для тайной переписки Крега и Грира. В своих посланиях домовой сообщал пирату обо всем, что становилось ему известно, подобно многим другим духам, лояльность которых Грир покупал награбленными сокровищами. Ручейки сливались в реку, по течению которой Грир благополучно плыл, избегая возмездия за свои злодеяния и оставаясь безнаказанным уже много лет.

Подземный ход был длинной извилистой норой, наподобие тех, которые роют кроты. В ней было темно, сыро и дурно пахло от застоявшегося воздуха и сгнивших корней растений. Передвигаться можно было только на четвереньках, а где-то приходилось ложиться на живот и ползти. По земле Борис прошел бы это расстояние за пять минут. Под землей ему потребовался почти час.

Он невольно вспомнил несчастного узника замка Иф, аббата Фариа, о злоключениях которого с упоением читал в детстве. Именно этот итальянский учёный-священнослужитель, которого все считали сумасшедшим, потому что он постоянно твердил о существовании клада, местонахождение которого было известно лишь ему одному, казался Борису главным героем романа, а вовсе не Эдмон Дантес, слабый, отчаявшийся и после нескольких лет, проведенных в заточении, решивший покончить с собой, отказываясь от еды. Аббата же Фариа не сломили годы заключения. В нем не иссякли любовь к жизни, вера и надежда. Даже в темнице он неустанно работает: пишет научные труды, изготавливает инструменты для побега, роет подземный ход. И добился бы своего, и даже спас бы Эдмона Дантеса, если бы не внезапный паралич, отнявший у него способность передвигаться. По мнению Бориса, это была несправедливость, которую необдуманно допустил автор романа «Граф Монте-Кристо» Алесандр Дюма. Не Эдмон Дантес должен был бежать из замка Иф, а аббат Фариа, чтобы отомстить за Эдмона Дантеса. Помнится, Борис даже начал писать свой роман, где развивал эту идею, но забросил его уже на пятой странице. Волновавшие его чувства, изливаясь на бумагу, становились сухими и бесцветными, словно высохшие осенние листья. Именно после этого неудачного эксперимента он отказался от мечты стать писателем и начал мечтать о маяках…

Когда Борис выбрался из норы на поверхность земли, то был с головы до ног перепачкан в грязи, а его обломанные ногти кровоточили. Он долго и жадно глотал свежий ночной воздух, и никак не мог надышаться. Потом вспомнил о Катрионе и заторопился. До причала было уже недалеко.

Катер, на котором отряд сержанта Дерека прибыл на остров, никем не охранялся. Это вопиющее нарушение дисциплины, непростительное для такого старого служаки, объяснить можно было только растерянностью сержанта, вызванной тем, что судьба адмирала Сибатора была до сих пор не известна. Приученный им же к слепому повиновению, без его четких и ясных приказов сержант Дерек оказался крайне нерешителен и почти беспомощен. Именно это и сохранило жизнь обвиненным в предательстве смотрителям маяка, во всяком случае, до утра. Сержант Дерек надеялся, что утром либо объявится адмирал Сибатор, либо поступят указания от Совета ХIII. И, сложив с себя всю ответственность, в эту ночь он спокойно спал в кровати Бориса, забыв даже расставить караулы. Примеру начальника последовали и его подчиненные. Только поэтому Борису удался его дерзкий план.

В темноте Борис мягко, словно большая кошка, прыгнул с причала в катер, нашел и укрепил в уключинах весла. Свернутый парус лежал здесь же, но он не умел с ним обращаться. Он оттолкнул катер от причала и принялся грести. Через полчаса у него на ладонях вздулись большие водянистые пузыри, но он не чувствовал боли, пока те не лопнули. После этого при каждом гребке ему приходилось сжимать зубы, чтобы не застонать. Если бы не течение, которое несло катер в нужном направлении, Борис не успел бы к утру даже достичь пакетбота, не то, что вернуться на остров.

Направление он держал по звездам, одиноко мерцающим в высоком холодном и темном небе. Море, как только пришла ночь, успокоилось, словно ревнивый любовник, дождавшийся прихода неверной возлюбленной. Волны мирно плескались о борт. Было тихо, как будто землю накрыли непроницаемым для звуков прозрачным куполом. Олуши не летали, устав за день от суеты и плача. Ничто не напоминало о недавней драме. Даже обломки судов и обезображенные мертвые тела не плавали по поверхности воды, унесенные течением и ветром, который сейчас тоже, казалось, решил передохнуть от своей тяжелой работы.