Человэльф

Одновременно с Борисом в зал ввели Катриону. Увидев ее, Борис радостно вскрикнул и рванулся навстречу. Его грубо остановили и втолкнули в клетку. Он ударился лицом о стальные прутья, но не почувствовал боли. Все его чувства и мысли поглотила Катриона, которую поместили в клетку напротив.

Катриона была одета точно так же, как и он – в черные бесформенные штаны и рубашку. Однако это одеяние даже шло ей, она казалась в этой слишком просторной для нее одежде такой юной и беззащитной, что у Бориса невольно защемило сердце при взгляде на нее. А, главное, эта одежда скрывала ее фигуру. Катриона была на седьмом или восьмом месяце беременности, и это сказалось на ней. Округлый животик явственно проступал даже под широкой рубахой. А поступь была тяжеловатой, разительно отличающейся от той легкой и стремительной, почти летящей походки, которую он, Борис, помнил.

Во внешности Катрионы многое изменилось за минувшие полгода, как, вероятно, и в самом Борисе. Тяжкие испытания налагают свою уродливую печать на узников, особенно тех, кого ожидает смертная казнь. Однако это была все та же Катриона, он любил ее по-прежнему и не замечал произошедших с ней перемен. После долгой разлуки ему не позволили даже прикоснуться к ней или обменяться словом, оставив возможность только смотреть и переговариваться взглядами. И Борис не отводил глаз от ее лица. К сожалению, он не мог прочитать ее мысли. Но он знал, что Катриона способна на это, и мысленно повторял и повторял слова любви, нежности и сострадания, обращенные к ней.

Глаза Катрионы увлажнились. Но это были слезы радости и облегчения, что Борис жив. Она тоже ничего не знала о его судьбе и переживала за него. Но все же Катрионе легче далось длительное заключение. От гнетущих мыслей ее отвлекали заботы о будущем ребенке. Она заметила, что Борис что-то пытается сказать ей без слов, и отрицательно покачала головой. В этом судебном зале она не могла читать его мысли. Совет ХIII предусмотрительно позаботился об этом, наложив соответствующее заклятие, которое лишало узников магических способностей.

Стоя в клетке, Борис чувствовал себя диким зверем, одним из тех, которых он однажды в детстве видел в зоопарке. Ему было очень жалко зверей, исхудавших, апатичных, с потухшими глазами. С того раза он никогда уже не ходил в зоопарк, и всегда протестовал против такого обращения с животными. И вот сейчас очутился на их месте. Но его никто не жалел. Вокруг были лишь духи. Они смотрели на него с любопытством, ненавистью, презрением – как угодно, но без жалости. Он был для них хуже дикого зверя. Он был человеком.

Борис вспомнил, что ему рассказали накануне о том, как будет проходить суд. У духов природы не было судьи, обвинителя, защитника, присяжных в привычном для него, человеческом понимании. Все их функции выполняли члены Совета ХIII. Каждый из них был одновременно и судьей, и прокурором, и адвокатом, и присяжным заседателем. Любой, выслушав краткое изложение сути дела, мог задать обвиняемому, как правило, один вопрос. И, исходя из ответа, должен был объявить свой приговор – обвинительный или оправдательный. Далее все решалось простым подсчетом голосов. Если их было равное число, то право решающего голоса оставалось за главой Совета ХIII, который считался Верховным судьей.

Это был простой и скорый суд. И крайне субъективный, по мнению Бориса. Больше всего ему не нравилось, что никто не собирался его выслушивать и даже предоставлять последнего слова подсудимого, на что он очень надеялся. Он должен был покорно отвечать на вопросы – и все. А это существенно уменьшало возможность оправдательного приговора. Но выбора у него опять-таки не было. Сами духи, судя по всему, считали свой суд самым справедливым и гуманным из всех существующих в мире, и вздумай он, человек, настаивать на другом, просто не поняли бы его. Как цивилизованные люди не понимают и даже отвергают жестокие, по их мнению, суды дикарей-каннибалов над своими жертвами.

Борис улыбнулся Катрионе, она ответила слабой улыбкой и кивком головы на свой живот. Эльфийка словно сказала ему, что все хорошо, и он не должен беспокоиться хотя бы за Человэльфа, если уж не может не тревожиться за нее.

Эльбст Роналд, облаченный в роскошную муаровую мантию багрового оттенка, спадающую каскадом плавных волн до пят, величественно восседал на массивном резном стуле из редкого мраморного дерева, которое росло только на Андаманских островах. По обе стороны от него, полумесяцем, сидели члены Совета ХIII, тоже в муаровых мантиях, но алого цвета. Они расположились в зависимости от своей близости к эльбсту. По его правую руку находился кобольд Джеррик, по левую – гном Вигман. По краям этой изогнутой кривой расположились эльф Фергюс и леший Афанасий. Клетки с подсудимыми располагались равноудаленно от всех судей.

Эльбст Роналд, встав, торжественно провозгласил:

– Fiat justitia, pereat mundus!

Эта была освященная вековыми традициями духов природы фраза, официально открывающая любой судебный процесс, и означала она «Пусть погибнет свет, но свершится правосудие!»