Человэльф

Как-то Борис, будучи студентом гидрометеорологического колледжа и готовясь к одному из экзаменов, прочитал книгу по психологии, и ему запомнилось определение «архетип трикстера». Носители этого архетипа, как правило, совершают неблаговидные деяния не по злому умыслу, а порой даже движимые благородными целями. И это как нельзя более точно отражало саму природу духов. «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», – говорил Мефистофель из «Фауста» Гете. И это был образчик образа мысли типичного представителя мира духов, как понимал сейчас Борис. Разумеется, самих духов не волновало, так ли это на самом деле.

Борис уже знал, что духи непредсказуемы, злопамятны, их легко разозлить, и в то же самое время они, повинуясь порыву, могут быть преданными и дружелюбными. А поэтому, при всех хороших чертах характера, которые иногда они проявляют, для людей все-таки предпочтительнее избегать с ними встреч.

Разумеется, думал Борис, все это не имело никакого отношения к Катрионе. Она была паршивой овцой в своем стаде. Или белой вороной. Признаться, второе определение ему нравилось больше.

Но на этом нить его размышлений не обрывалась. Продолжая логически и по возможности объективно мыслить, Борис приходил к пониманию того, что почти то же самое можно было сказать и о людях. А если идти еще дальше, то следовало, как это ни горько, признать, что такие понятия, как мораль, этика, совесть, стыд были у человека не врожденными, а благоприобретенными. А, следовательно, придуманными самими людьми.

Причем одними людьми для других. Те, кто эти понятия выдумал, так называемые великие мира сего, сами чаще всего их не придерживались, о чем красноречиво свидетельствовала вся известная Борису история человечества. Это была своеобразная узда, которую они накидывали на остальных, принуждая их к покорности. И предназначалась она для тех, кто не верил в жизнь после смерти и вечные загробные муки, то есть в Господа Бога. «Не верьте, если вы так хотите, мы вас не принуждаем, – как будто говорили им. – Но неужели вам не будет стыдно за то-то и то-то, если вы это совершите? Как вы после этого будете смотреть в глаза тем-то и тем-то?» То-то и то-то были ложь, предательство, измена, убийство. Те-то и те-то – близкие, родные, друзья.

Библейский Страшный суд подменяли угрызениями собственной совести – вот и вся разница между религией и атеизмом. Но и то, и другое были, по сути, эфемерными понятиями, а потому слабой уздой для человека с его вечным страхом смерти и неутолимой жаждой жизни.

Такие мысли не могли довести до добра. Лучше всего их выражала древнегреческая поговорка, которую в латинском переводе часто употреблял римский император Тиберий. «Me mortuo terra misceatur igni», – говорил он, что означало «когда умру, пускай земля огнём горит». Видимо, не случайно именно при нем был распят Иисус Христос. Много позже их не менее образно высказала фаворитка французского короля Людовика ХV маркиза де Помпадур, заявив: «После нас – хоть потоп». Борис понимал, насколько эти мысли чудовищны с точки зрения общепринятой человеческой морали, и старался избавиться от них самым простым и естественным способом – он начинал думать не о моральной, а о технической стороне вопроса.

На словах все легко и просто, но как практически сменить цветные светофильтры, чтобы белый свет, обозначающий безопасный для прохода корабля сектор, заменили красный или зеленый? По здравому размышлению, он, Борис, не мог этого сделать без техника Крега. Приказать же Крегу, и даже предложить ему совершить подобное значило бы перевернуть его представление об окружающем мире с ног на голову. Борис хорошо понимал это. Несмотря на то, что Крег был одним из духов, а, следовательно, имел слабые, если вообще они у него были, представления о человеческой морали, он, по всей видимости, обожествлял маяк Эйлин Мор. Маяк был его религией и моралью одновременно, которые были смешаны наподобие коктейля в одном сосуде. И любые приказы и уговоры могли здесь оказаться бессильными.

Раздираемый сомнениями, тревожимый мыслями о судьбе Катрионы, переживая за свое собственное будущее, Борис бесцельно бродил по маяку. Он много раз поднимался на башню и спускался вниз, выходил во двор, блуждал по острову, благо, что это было всего шестьсот шагов в одну сторону и триста в другую, забирался на скалу, всматривался в морскую даль – в общем, убивал время. Возможно, в глубине души он надеялся, что, когда настанет час, все совершится само собой, и ему не придется принимать никакого решения. Иными словами, Борис плыл по течению жизни.