Через сердце

— Зайди, друг! Как тебе ходить на воле, — бояться теперь тебя будут люди. Добром зайди.

И старики расступились на стороны, взгудели низко:

— Зайди!

Сам зашел председатель. Остановился еще на порожке, поглядел долго в глаза Аврелычу, будто проститься хотел или наказать что-то. Не выдержал, отвернулся Аврелыч, — мелко задрожал опаленными ресницами, спрятал зоркие глаза в далекий серый дым.

— Шпентель возьми, — сказал тихо председатель.

Расстегнул ворот, достал из-за пазухи печать, сорвал шнурок и незаметно сунул печать Аврелычу. Потом быстро, без оглядки заскочил председатель в темную дверь.

И прикрыл за ним тихо дверь Аврелыч.

Оглядел всех, хмыкнул сердито:

— Та-ак! Ну что? Сбились голова к голове, как овцы без пастуха! Куда теперь пойдем, по каким дорогам? Со старыми да малыми в куски теперь идти? Про нищую братию у людей под окнами петь? Гору золотую вспоминать? Так, что ли?..

В молчании застонали женские голоса. Сгрудились в темную кучу старики. И нахмурился жестким лицом Аврелыч:

— Живете тут, как проклятые!

Высунулся на это слово Люшка — божья хвала, взмахнул бороденкой:

— А наше житье не худое было!

— Хым… не худое! Вот оно какое было житье ваше: огнем полыхнуло да кровью отрыгнулось. Привели себя в разор, как теперь подымемся?

— Да уж как ни на есть, а надо, — откликнулись в толпе.

И еще крикнул кто-то:

— Надо в город бумагу писать — в высшее правление.

Все ухватились за это, завопили:

— Власть наша — должна пособить.

— Всем миром будем просить.

— Все в нужде стоим, все теперь ровные.

— Советская власть, она милостивая, она не оставит в слезах сирот своих.

— Пиши, Аврелыч, прошенье, — ты ходы-выходы знаешь. От всех пиши!

Переслушал всех Аврелыч, усмехнулся:

— «Власть наша милостивая»… То-то вот! Запели! Как беда накатила, тут и про власть вспомнили. На власть у нас надея велика, это так. А сами что скажем? Не сами ли беду на себя привели? Эх, люди, люди!.. Ну ладно… Старую Шуньгу огнем свело, надобно теперь новую ставить. Так вот какая теперь будет моя речь: надобно нам жить по новому уставу, хватит врозь глядеть. Видите, какое выходит дело: одной рукой не подымешь. Лесу-то, лесу сколь надо заготовить, а? Прямо говорю, коли не собьемся все в артель — не подымемся мы из разора. Вот… думайте теперь сами!..

Сказал свое Аврелыч и прочь пошел. Затоптались все бестолково, глядели вслед.

— Куды ж теперь мы-то? Не уходи от нас, мужик! Постой! Почто ты от нас отделяешься?

Приостановился Аврелыч, дернул губой:

— Хым… Докуда стоять тут будем? Надо топор насадить, пилу наточить, клинья-долотья собрать, фуганки-рубанки направить. Делов-то!..

— Так и мы за тобой! — всколыхнулись в толпе. — Дела у нас с тобой одинакие, мужик. Пойдем все, докуда стоять-то?

— Пошли, благословясь!

С шумом, с дружной говорью двинулись все за Аврелычем.

Остались на месте только старые старики. Молча стояли, щупали бороды.

Заревел тут опять зять Епимахов:

— А как же теперь батю-то мово?

И порешили старики отнести Епимаха в часовню, подняли на плечи тяжелое тело.

— Эко, какой был человек-кряж!

— Головой вперед заноси!

— Молитву пойте, старики.

И завел один голос плачевный канон:

Благословен еси господи,
научи мя оправданиям твоим…

Взяли на голос и другие:

В путь узкий хождшии прискорбный,
вси житие, яко ярем вземшии,
придите насладитеся
уготованных вам почестей
и венцов небесных.

Покрестился дед Люшка — божья хвала вслед Епимаху:

— Царство небесное, спокой дорогой!

Надел шапку и подивился:

— Те пошли струменты собирать, эти молитвы петь. Не знаешь, за кем и идти.

Заглянул еще в дверную щель на председателя:

— Вась? А, Вась?

Не откликнулся ему председатель.

— Станови, х-оврю, часовых! — засипел с натугой Пыжик.

Заглянул и он в дверную щель, видел: тихо сидит на лавке председатель, волосьями завесился до глаз и голову опустил.

Припер неслышно Пыжик дверь бревнышком, щелкнул пустым затвором бердана, потоптался и замер на страже.

1924

ПУСТОЙ БЕРЕГ

I

На пристани сказали, что пароход будет дня через три, не раньше.

— Это черт знает что такое! — медленно, с расстановкой высказался Орест Матвеевич, оглядывая пустынный морской горизонт.

— Да, видите, — сочувственно посмотрел конторщик, — у нас пассажиров бывает мало, не ездят. Линия грузовая.

— Плохо, очень плохо! — сказал огорченно Орест Матвеевич.

— Чего хуже, — виновато согласился конторщик.

И, оглядев замшевую визитку Ореста Матвеевича со множеством карманов и кармашков, и бинокль на груди, и высокие сапоги, спросил с осторожным любопытством:

— А вы по делам?

— Да… собственно, я сотрудник научной экспедиции.

Оресту Матвеевичу не везло. Отстав от экспедиции еще в Ленинграде — надо было получить недостающие инструменты, — теперь он должен был ждать в этом дрянном северном городишке целых три дня. Три дня, когда все уже давно на работе. Досадно.