Черная гора

– Это хуже чем нелепость, – заявил он, – это абсурд. Посмотри на него. Он похож на старого Видина и, наверное, приходится ему родственником. Он определенно черногорец. Шести футов ростом, челюсть как скала, орлиный клюв вместо носа… он создан, чтобы выдержать любую бурю. Десять столетий турецкого ига его не могли сломить. Во времена деспота Георгия Черного он высоко держал голову, как и подобает человеку. Его сломал коммунистический деспотизм. Двадцать лет назад незнакомые люди, повредившие его стог, должны были бы ответить за это, а сегодня, застав нас за нарушением границ его владений, он оставляет жену в доме, а сам прячется в сарае с козами и курами. Знаешь ли ты, какие стихи посвятил Теннисон черногорцам?

– Нет.

– Вот послушай:

…пусть время и судьба Нас подточили, но закал все тот же, И тот же в сердце мужественный пыл – Дерзать, искать, найти и не сдаваться[7].

Он взглянул на отважного горца, стоящего у двери сарая.

– Пф! Дай мне тысячу динаров.

Вытаскивая из кармана сверток, приготовленный Телезио, я прикинул, что тысяча динаров – это 3,33 доллара. Вулф взял деньги и подошел к нашему хозяину. Вот их разговор, пересказанный мне позже.

– Мы платим вам за повреждение стога, которое вы можете исправить за пять минут. И за еду. У вас есть апельсины?

Хозяин выглядел одновременно испуганным, подозрительным и мрачным.

– Нет, – покачал он головой.

– Кофе?

– Нет.

– Бекон или ветчина?

– Нет. У меня совсем ничего нет.

– Вздор! Мы вовсе не шпионы из Подгорицы или Белграда. Мы…

Черногорец прервал его:

– Вы не должны говорить «Подгорица». Нужно говорить «Титоград».

– Я знаю, – кивнул Вулф, – что город переименовали, но еще не решил, согласен ли с этим. Мы недавно вернулись из-за границы, мы политически нейтральны и очень голодны. При необходимости мой сын, который вооружен, может покараулить вас, пока я войду в сарай и заберу пару цыплят. Но будет проще и приятнее, если вы возьмете деньги и попросите жену накормить нас. У вас есть бекон или ветчина?

– Нет.

– Козье мясо?

– Нет.

– Что же, черт возьми, у вас есть?! – заорал Вулф.

– Немного колбасы, – неприязненно ответил хозяин. – Может быть, яйца. Хлеб и немного сала.

Вулф повернулся ко мне:

– Еще тысячу динаров. – Я безропотно достал их, и он протянул обе бумажки негостеприимному хозяину. – Вот, возьмите. Мы в вашей власти. Но не надо сала. Я переел его в детстве, и теперь мне плохо от одного запаха. Может быть, ваша жена найдет немного масла?

– Нет. О масле не может быть и речи.

– Очень хорошо. Столько стоят два хороших обеда в лучшей гостинице Белграда. Пожалуйста, принесите нам таз, кусок мыла и полотенце.

Мужчина не спеша прошагал к двери и вошел в дом. Немного погодя он принес все, о чем его просили. Вулф поставил таз, старый, но чистый, на каменную плиту у колодца, наполнил его наполовину водой, снял куртку и свитер, закатал рукава и умылся. Я последовал его примеру. Вода была такая холодная, что у меня окоченели пальцы. Но я проявил чрезвычайное мужество. Серое льняное полотенце, поглаженное и аккуратно сложенное, оказалось двух футов в ширину и четырех в длину. Мы причесались, почистили зубы. Упаковав в рюкзак расчески и зубные щетки, я налил в таз свежей воды, поставил его на землю, сел на камень, снял носки и ботинки и опустил ноги в воду. Резкая боль пронзила каждый мой нерв. Вулф стоял, внимательно глядя на таз.

– Ты собираешься вымыть их мылом? – тоскливо спросил он.

– Не знаю. Еще не решил.

– Ты бы сначала их растер.

– Нет, – выразительно сказал я. – У меня другая проблема – я содрал кожу.

Он сел рядом со мной на камень, внимательно наблюдая за тем, как я мою ноги. Я осторожно вытер их полотенцем, надел чистые носки, постирал грязные и повесил сушиться на солнышке. Когда я начал мыть таз, Вулф вдруг выпалил:

– Подожди минутку! Я, пожалуй, рискну.

– Хорошо. Но как бы вам не пришлось идти в Риеку босиком.

Однако эксперимент не удалось осуществить, потому что появился хозяин и что-то произнес. Вулф встал и направился к дому, я за ним. Потолок в комнате оказался не таким низким, как я ожидал. Обои на стенах были зеленые с желтым, но их почти не было видно, так как стены были увешаны огромным количеством картинок одинакового размера. На полу лежали коврики, стояли резные сундуки, расписные стулья и большая железная печь. На столе у окна, покрытом красной скатертью, лежали ножи, вилки, ложки и салфетки на две персоны. Мы с Вулфом сели, и в арочный проем вошли две женщины. Одна из них, средних лет, с острыми черными глазками, в одеянии, сделанном не иначе как из старого брезента, держала нагруженный поднос. Но вторая, которая шла следом, заставила меня забыть о голоде на целых десять секунд. Я не видел ее глаз, потому что они были опущены, но при виде всего остального авторитет Черногории взлетел в моих глазах значительно выше вершины Черной горы. Когда они поставили еду и ушли, я спросил Вулфа:

– Как вы думаете, их дочь всегда носит эту белую блузку и расшитый зеленый жилет?