Черная гора

Она лепилась к отвесному утесу такой высоты, что не было никакого смысла выворачивать шею в попытках разглядеть его верхушку. Попробуй подберись.

В том месте, где тропа достигала древней твердыни, она переходила в ровный выступ шириной двадцать ярдов и вдвое большей длины. В дальнем конце его поперек тропы сбегал небольшой журчащий ручей.

В крепостных стенах имелись прорези. Вокруг одной из них каменная кладка выкрошилась, образовав внушительную брешь, через которую, должно быть, Пашич и проник в крепость на свидание с Карлой.

Поблизости не наблюдалось никаких признаков жизни. Ни людей, ни собак.

Наш план состоял в том, чтобы войти в крепость, представиться и объявить, что мы всю жизнь мечтали поработать на Кремль. Поэтому мы направились прямиком к единственной просматривающейся двери, большой, деревянной, стоявшей нараспашку.

Когда нам оставалось пройти до нее шагов двадцать, изнутри послышался истошный вопль, громкий и протяжный. Вопил явно мужчина. Мы остановились как вкопанные и переглянулись.

Вопль повторился.

Вульф мотнул головой влево и двинулся к бреши в стене на цыпочках, хотя подобные усилия грозили выйти ему боком. Я последовал за ним.

Забраться в дыру по каменной осыпи, не наделав шума, было довольно-таки сложно, даже для человека, выросшего в этих горах. Тем не менее Вульф с этим справился, и я мигом присоединился к нему.

Мы приблизились к внутренней двери, которая так и оставалась чуть приоткрытой с тех пор, как десять дней назад здесь побывал Пашич, и прислушались. Откуда-то издалека долетел голос, за ним другой. Потом раздался очередной пронзительный вопль.

Он еще не смолк, как Вульф просунул голову в щель и заглянул в коридор. Голоса звучали глухо. Вульф втянул голову обратно и прошептал:

– Они внизу. Пойдем посмотрим.

Жаль, что у меня не было при себе кинокамеры, способной снимать в темноте. Надо было видеть, как Вульф крался на цыпочках по каменным плитам. В тот момент я не мог в достаточной мере насладиться этим зрелищем, потому что сам прилагал изрядные усилия, чтобы производить поменьше шума в своих тяжелых ботинках. Тем не менее вспоминать об этом забавно.

Дойдя до конца коридора, мы свернули направо, проделали шагов десять по узкому темному проходу и оказались на площадке перед уходящей вниз лестницей. Голоса и впрямь слышались снизу.

Вульф принялся спускаться – бочком, по-крабьи, прижимаясь спиной к стене. Наше счастье, что ступеньки были высечены из монолитного камня, потому что дерево наверняка протестующе застонало бы под тяжестью туши в одну седьмую тонны. Я крался вдоль противоположной стены.

В подобные мгновения теряешь всякое представление о времени. Мне показалось, что спуск на цыпочках занял не меньше десяти минут. Хотя потом я подсчитал ступеньки. Их было всего-то пятнадцать. Даже если положить секунд по пятнадцать на каждую – а это даже много, – выходит всего две с половиной минуты.

У основания лестницы было еще темнее. Мы повернули налево, туда, откуда слышались голоса, и увидели пятнышко света, прибивавшегося сквозь стену футах в двадцати от нас.

Медленно, но верно мы подобрались поближе. Из мрака проступал контур закрытой двери. Свет проникал через отверстие в ней, располагавшееся на уровне глаз человека, значительно уступающего мне в росте.

Отойдя от стены на расстояние вытянутой руки, Вульф приблизился к отверстию и заглянул в него. Из-за двери доносился громкий мужской голос. Вульф прильнул к отверстию, потом чуть отступил в сторону, чтобы смотреть в него одним глазом. Восприняв это как приглашение, я, в свою очередь, приник к отверстию, так что наши уши соприкасались.

В комнате находились четверо мужчин. Один из них сидел на стуле спиной к нам. Второй не сидел, не стоял и даже не лежал. Он висел. Веревки, туго обмотанные вокруг запястий, были привязаны к свисающей с потолка цепи, а ноги болтались дюймах в шести над полом. От каждой лодыжки отходили другие веревки, за концы которых в разные стороны тянули двое молодчиков – один вправо, второй влево. Ноги несчастного были растянуты на добрый ярд.

Прошла добрая минута, прежде чем я сумел узнать его распухшее, искаженное судорогой лицо. Это был Петер Зов, обладатель расплющенного носа, покатого лба и низкого вкрадчивого голоса, встреченный нами в конторе Госпо Стритара и отрекомендовавшийся Вульфу как человек действия.

Что ж, действие было налицо, а вот голос, надорванный дикими воплями, наверняка лишился по меньшей мере части своей медоточивости.

Человек, сидевший к нам спиной на стуле, замолчал, а двое палачей снова потянули за веревки. Расстояние между ступнями жертвы расширилось до четырех футов, потом до четырех с половиной, до пяти – теперь бы уже никто на свете не опознал бы Петера Зова. Еще дюйм, еще… и Петер снова истошно закричал.

Я невольно закрыл глаза и, должно быть, дернулся, потому что Вульф схватил меня за руку. Вопль стих, сменившись еще более ужасным горловым бульканьем. Когда я открыл глаза, натяжение веревок ослабло.