Черная книга

Писец записал, что помимо вещей, которые Шехзаде ломал, сжигал или приказывал увезти прочь, он в те десять лет также боролся с воспоминаниями, упорно пытавшимися превратить его в другого человека. «Стоило мне в ходе моих размышлений наткнуться на какую-то мелкую, совершенно неважную, оставшуюся в далеком прошлом подробность, которая притаилась в моей памяти, словно безжалостный убийца или безумец, многие годы мечтавший неизвестно за что мне отомстить, – и я чувствовал, что рассудок покидает меня», – говорил Шехзаде. Ибо страшно, поистине страшно внезапно обнаружить среди предметов, занимающих мысли человека, которому предстоит сесть на трон Османской империи и размышлять о судьбах миллионов подданных, миску клубники, съеденную в детстве, или какую-нибудь глупость, которую во время оно сморозил недотепа евнух. Султану – нет, не только султану, но и любому человеку – надлежит руководствоваться исключительно собственными мыслями и собственной волей, а значит, он должен сопротивляться приятным мелодиям случайных воспоминаний, которые мешают ему стать самим собой. «Чтобы справиться с воспоминаниями, нарушающими чистоту мыслей и твердость воли, Его Высочество Осман Джеляледдин-эфенди истребил в своем жилище все источники запахов, избавился от всех привычных вещей и костюмов, прекратил интересоваться убаюкивающим искусством, именуемым музыкой, и никогда больше не подходил к своему белому роялю; кроме того, он приказал покрасить стены всех комнат в белый цвет», – записал однажды Писец.

«Но хуже всего, – прибавлял Шехзаде, лежа на пока еще не выброшенном диване, после того как Писец зачитывал последние строчки, – хуже любых воспоминаний, вещей и книг – люди. Они совершенно невыносимы». Людей было великое множество. Они являлись в самое неудачное время, в самый неподходящий момент, всеми правдами и неправдами проникали в охотничий домик и приносили с собой мерзкие сплетни и не заслуживающие ни малейшего внимания слухи. Намерения они имели самые хорошие, но от этого было не легче. Общение с ближними не утешало, а угнетало. Они постоянно говорили, старались обосновать какие-то свои мысли, рассказывали истории, чтобы видно было, какие они интересные люди; пытаясь показать Шехзаде, как он им дорог, они лишали его покоя. Возможно, на такие мелочи не стоило обращать внимание, но Шехзаде, изо всех сил стремящийся стать самим собой и остаться наедине с собственными мыслями, после каждого визита какого-нибудь очередного глупца или заурядного, ничем не интересного болтуна долгое время не мог вернуть желаемое состояние духа. «Его Высочество Осман Джеляледдин-эфенди пришел к мысли, что самая большая помеха для того, кто хочет стать самим собой, – это окружающие его люди», – записал однажды Писец, а в другой раз: «Величайшее удовольствие для человека – уподоблять себе других». Больше всего Шехзаде боялся того, что в будущем, когда он сядет на трон, ему волей-неволей придется иметь дело с множеством людей. «Несчастные и обездоленные влияют на нас потому, что мы их жалеем, – говорил Шехзаде. – В обществе заурядных и бесцветных мы и сами в конце концов становимся таковыми. Что же касается сильных личностей, достойных уважения, то мы, сами того не замечая, пытаемся им подражать; этот вид влияния – самый опасный. Напиши, что я всех, всех от себя удалил! Напиши, что эту борьбу я веду не только ради себя, не только ради того, чтобы стать самим собой, но ради спасения миллионов людей!»

Дело в том, что на шестнадцатом году «невероятной битвы не на жизнь, а на смерть» за избавление от всех и всяческих влияний, в один из вечеров, посвященных борьбе с привычными вещами, любимыми запахами и книгами, Шехзаде взглянул сквозь жалюзи «европейского образца» на просторный сад, засыпанный снегом и осиянный светом луны, и понял, что война, которую он ведет, не только его личное дело; это война за будущее миллионов несчастных, чья судьба связана с клонящейся к упадку Османской империей. Ибо, как десятки тысяч раз, вероятно, записал Писец в последние шесть лет жизни Шехзаде, «все племена, не сумевшие стать самими собой, все цивилизации, подражающие другим цивилизациям, все народы, способные утешаться чужими историями, обречены на упадок, исчезновение, забвение». Итак, шел шестнадцатый год из тех, что Шехзаде провел в ожидании трона, уединившись в охотничьем домике, когда он понял сначала, что чужие истории, звучащие в его голове, он сможет победить только своими собственными, а потом и то, что борьба, которую он все эти годы воспринимал как свой личный духовный опыт, в действительности является «делом исторической важности» и «последней стадией схватки, которую можно увидеть раз в несколько тысячелетий», так что сотни лет спустя историки справедливо назовут происходящее с ним сейчас «поворотным моментом развития человечества».