Черная книга

В другой раз, всего лишь за сто дней до кончины, желая заглушить чужие голоса и истории, вновь зазвучавшие в его голове, Шехзаде стал раздраженно перечислять личности, которые всю жизнь носил в себе, словно запасные души, порой зная об этом, а порой – нет. Потом он едва слышно прошептал, что из всех этих личностей, которые он надевал на себя, как облачается в новую одежду несчастный султан, вынужденный переодеваться каждый вечер, больше всех ему нравился человек, что был влюблен в женщину с пахнущими сиренью волосами. Писец, которому приходилось по многу раз прилежно перечитывать каждую продиктованную ему строчку, за шесть лет постепенно во всех подробностях изучил и усвоил прошлое Шехзаде, а посему без труда догадался, что женщиной, чьи волосы пахли сиренью, была Лейла-ханым, – тем более что ранее он уже записывал историю влюбленного, который не мог быть самим собой по милости женщины, пахнущей сиренью, а после ее гибели в результате несчастного случая, в котором, возможно (он этого так и не узнал), имелась его вина, он все равно не мог быть самим собой, бессильный изгнать из памяти аромат сирени.

Последние месяцы работы с Писцом, как удовлетворенно отметил Шехзаде незадолго до своей болезни, «прошли в напряженной работе, с горячей надеждой и крепкой верой». Его Высочество диктовал целыми днями, и чем больше рассказывал историй, тем отчетливее слышал голос, помогающий ему стать самим собой. Они засиживались допоздна, но, даже если работа прекращалась глубокой ночью, Писец все равно садился в карету, ждавшую его в саду, и уезжал домой, чтобы утром вновь вернуться и занять свое место за столом из красного дерева.

Шехзаде говорил о царствах, которые пали из-за того, что не смогли стать самими собой; о племенах, подражавших другим племенам и потому канувших в небытие; о народах, влачащих жалкое существование и всеми позабытых, поскольку у них не получилось жить своей собственной жизнью. Иллирийцы сошли с исторической сцены, ибо за два столетия не смогли найти правителя, который был бы достаточно сильной личностью, чтобы своим примером научить их быть только самими собой. Вавилонская башня рухнула не из-за того, что царь Нимрод бросил вызов Всевышнему, как принято считать, а потому, что он, отдав все силы строительству, позволил пересохнуть источникам, которые могли бы сделать его самим собой. Кочевники-лапитья исчезли как народ как раз в тот момент, когда перешли к оседлой жизни и вот-вот должны были создать государство, – а все потому, что слишком увлеклись подражанием соседям-айтипалийцам[203], с которыми вели торговлю. Падение империи Сасанидов[204] объяснялось тем, что три ее последних правителя – Кавад, Арташир и Йездигерд – преклонялись перед культурой византийцев, арабов и евреев и, как пишет в своей «Истории» Табари[205], ни единого дня жизни не были самими собой. Великая Лидия[206] пала и лишилась былого величия всего лишь через пятьдесят лет после того, как в ее столице Сарды был сооружен первый алтарь по образцу тех, что стояли в Сузах[207]. Сабиры, готовые создать великую азиатскую империю, вдруг все поголовно, будто эпидемия началась, принялись носить одежды сарматов, надевать их украшения и читать их стихи; они утратили не только память, но и тайну, которая делала их самими собой, и в результате сегодня об этом народе ничего не знают даже историки. «Мидяне, пафлагонцы, кельты…» – диктовал Шехзаде, и Писец доканчивал фразу прежде него: «…впали в ничтожество и исчезли, ибо не смогли стать самими собой». «Скифы, калмыки, мизийцы…»[208] – начинал Шехзаде, и Писец прибавлял: «…впали в ничтожество и исчезли, ибо не смогли стать самими собой». Поздней ночью, едва не падая от усталости, они завершали работу над историями гибели и упадка, и становилось им слышно, как под звездным небом в безмолвии летней ночи сосредоточенно стрекочут цикады.

Ветреным осенним днем, когда в пруд, где росли кувшинки и жили лягушки, падали красные каштановые листья, Шехзаде простыл и слег в постель. Впрочем, ни он, ни Писец не придали этому особого значения. В то время Шехзаде был увлечен рассказом об участи, которая постигнет несчастных обитателей стамбульских улиц, если он не сумеет стать самим собой или же, став самим собой и обретя благодаря тому великую силу, все же так никогда и не взойдет на престол Османской империи. «Они будут смотреть на свою жизнь чужими глазами, вместо своих собственных историй будут слушать чужие сказки, будут любоваться не своими, а чужими лицами», – продиктовал он, а потом они вместе с Писцом заварили собранный в саду липовый цвет, выпили отвар и работали до поздней ночи.