Черная книга

На следующий день Писец нашел своего господина лежащим на диване в сильном жару. Поднявшись наверх еще за одним одеялом, чтобы укрыть Его Высочество, он вдруг понял, что дом абсолютно, завораживающе пуст: за многие годы все вещи были разломаны и выброшены, даже двери сняли с петель. И все вокруг: стены, полы, лестницы – были белым-бело, как во сне. В одной из пустых комнат стоял белоснежный рояль «Стейнвей» – единственный в Стамбуле. Его приобрели для Шехзаде, когда он был еще ребенком, но он уже много-много лет не подходил к инструменту, совершенно о нем забыл и только потому не выбросил. Белую пустоту дома, словно поверхность другой планеты, заливал падающий в окна свет, тоже совершенно белый, и казалось, будто все воспоминания поблекли, все голоса и запахи пропали, вещи притихли и время остановилось. Когда Писец спускался по лестнице, прижимая к себе белое и совсем ничем не пахнущее одеяло, у него возникло ощущение, будто и стол из красного дерева, за которым он столько лет работал, и диван, на котором лежал Шехзаде, и окна, и белая бумага – все очень хрупкое, словно из детского игрушечного домика, и какое-то нереальное. Укрывая своего господина, Писец заметил, что не бритая два дня щетина поседела. У изголовья стоял стакан, наполовину наполненный водой, и лежали белые пилюли.

«Прошлой ночью, – продиктовал Шехзаде, – я увидел во сне свою мать. Она ждала меня посреди густого темного леса в какой-то далекой стране. Из огромного красного кувшина лилась вода, только очень медленно, как буза. Тогда я понял, что до сих пор держусь на этом свете лишь потому, что всю свою жизнь упорно стремился быть самим собой». «Его Высочество Осман Джеляледдин-эфенди всю свою жизнь провел в ожидании внутренней тишины, дабы услышать свой собственный голос и свои собственные истории», – записал Писец. «В ожидании тишины…» – повторил Шехзаде. «Пусть не останавливаются часы в Стамбуле… Глядя во сне на часы…» – продиктовал он чуть позже, и Писец дописал фразу: «…Его Высочество подумал, что всю жизнь рассказывал чужие истории». Наступило молчание. «Я завидую камням безлюдных пустынь, горным уступам, на которые не ступала нога человека, и деревьям в укромных долинах, которые никто никогда не видел, потому что они могут быть только самими собой», – наконец с трудом проговорил Шехзаде и снова замолчал. «Во сне, прогуливаясь в саду моей памяти… – начал было он немного погодя, но потом прибавил лишь: – Ничего». «Ничего», – аккуратно записал Писец. Наступила долгая, очень долгая тишина. Потом Писец встал из-за стола, подошел к дивану, внимательно посмотрел на своего господина и беззвучно вернулся на место. «Продиктовав эти слова, Его Высочество Осман Джеляледдин-эфенди скончался в седьмой день месяца шабан[209] 1321 года[210] в три часа пятнадцать минут утра[211] в своей резиденции на холме Тешвикийе», – написал он. Через двадцать лет он тем же почерком сделал следующее дополнение: «Семь лет спустя на престол, которого не дождался Его Высочество Осман Джеляледдин-эфенди, взошел Мехмет Решат-эфенди, тот самый, что получил в детстве подзатыльник от своего младшего брата. В годы его правления Османская империя вступила в великую войну и пала».

Эту тетрадь передал Джелялю Салику родственник Писца, а статья была обнаружена среди бумаг нашего коллеги после его смерти.

Глава 17 Я, пишущий

Вы, читающие, находитесь еще в числе живых; но я, пишущий, к этому времени давно уйду в край теней.

Эдгар Аллан По[212]

«Да, да, я – это я! – сказал себе Галип, закончив рассказ. – Да, это так!» Он был настолько уверен, что, поведав англичанам историю Шехзаде, наконец-то стал самим собой, и настолько этому рад, что хотел как можно скорее вернуться в Шехрикальп, сесть за стол Джеляля и писать новые статьи для его колонки.

Выйдя из отеля, он поймал такси. Шофер начал рассказывать историю. Галип слушал его без всякого раздражения: ведь теперь он понял, что, только рассказывая истории, можно стать самим собой.